Чтобы достойно провести последние свои часы, он попытался вспомнить что-нибудь самое светлое и радостное, что было в его жизни. И к нему пришла Алиса. Она была тут, с ним, смеялась тихо, блестела жемчужными зубками, щурила глаза с пушистыми ресницами. Нежное видение взывало к нему с любовью, протягивало руки, и стоило только…
Голова Саши упала на грудь, и он чуть было не выпустил из рук корягу. По телу прошла дрожь, разламывая суставы. Он встрепенулся и в ту же секунду закричал бы, если бы мог, окунувшись в желтые светящиеся глаза…
В двух шагах от него на поляне стоял бурый волк, и глаза его, прикованные к Сашиному лицу, слабо мерцали желтым удивительным светом. Мгновение — и мир вокруг Саши стал желтым, а вместо волка на поляне показалась женщина. Это было последнее, что он запомнил, потеряв сознание и разжав пальцы…
Очнувшись, Саша понял, что дело совсем плохо. Он лежал горизонтально, и на него давила не трясина, а земля. Наверняка он уже умер. Это и есть потусторонний мир: лес с мшистыми елочками, с отцветающими пряными травами.
Он лежал, зарытый в глину, словно в неглубокой могиле, только голова торчала над землей, но и волосы и лицо были вымазаны той же глиной. Он провел языком по верхней, затвердевшей от глины губе. Вкус ему понравился — холодный, приятный. Пить хотелось до одурения. Только он об этом подумал, как перед ним появился кувшин с водой.
Жадно припав к воде, он все-таки успел разглядеть краешком глаза женщину, стоявшую позади него. Тонкие длинные пальцы, черные пряди волос из-под сбившегося старого платка. А что самое странное — узор платка был хорошо ему знаком, в таких платках чуть ли не каждая баба ходила в Малороссии.
Напившись и отдышавшись, он хотел расспросить женщину, но ее и след простыл. Он остался в одиночестве, вокруг бушевало море зелени — и приводило в восторг, сродни тому, что он испытывал когда-то в притоне Зи-Зи, часами не отрываясь от кальяна. «Что-то подмешано в питье…» Три дня он лежал погребенный в красной глине, три дня черноглазая женщина поила его водой и поливала глину, чтобы не высыхала так быстро. На четвертый день она сказала ему:
— Не бойся. У тебя страшная болезнь. Земля тебя вылечит…
Саша, много слышавший на этапе о бурятах, удивился, до чего знакомой показалась ему речь женщины. Чудный малоросский акцент, огромные черные глаза — совсем как крепостные Налимова. Он улыбнулся ей.
— Нужно лежать еще.
— Сколько?
— Десять дней, пока не заживут раны.
— У меня проказа. Раны не заживут.
— Я видела, — сказала женщина чуть высокомерно. — Все пройдет.
Она поднялась, и Саша испугался, что снова останется один.
— Подожди, — прохрипел он. — Поговори со мной.
Женщина повернула голову набок, словно раздумывая — остаться ей или нет, покачала головой:
— Не сейчас. Ночь идет.
И показала пальцем куда-то далеко, куда Саша не мог заглянуть.
— Скажи хоть, как тебя зовут, — в отчаянии крикнул он, уже не видя ее.
— Макошь…
И опять в голове у Саши все перемешалось. Макошь — это ведьма из детских сказок. Помнится, Марфа пела старинную песню, заунывную и страшную, про эту Макошь. Будто сидит она в своей избушке, а руки у нее — длинные, что версты. Сидит и прядет пряжу. Сидит и думает о людях. И все, что она за своей работой придумает, с людьми непременно происходит. Песня заканчивалась просьбой, чтобы оплела Макошь соперницу, на ночь кудель сдуру оставившую, чтобы надумала Макошь жениха-красавца и дорожку бы ему к дому певуньи показала.
Небо темнело на глазах. Из голубого превратилось в темно-синее, проступили на нем крупные высокие звезды. А как небо зачернело, звезд стало видимо-невидимо — и крупных, и мелких. Саша смотрел на них широко раскрытыми глазами, и ему казалось, что небо колышется, дышит, живет…
Откуда-то издалека, из-за невидимых деревьев, накатывало яркое свечение. Ему хотелось посмотреть — что же там такое, но голову было не повернуть. Вдруг послышались легкие шаги и тихий смех. Перед ним показался кувшин, обхваченный тонкими пальцами, а потом, когда вода утолила его жажду и одурманила уже знакомым зельем, появилась и голова Макоши. Саша притворился, что забывается во сне, хотя теперь зелье уже не так сильно действовало на него, как прежде, и сквозь ресницы, преодолевая подлинную истому сна, следил за происходящим.
Сияние нарастало, Макошь, убедившись, что он уснул, перешла от его изголовья к ногам. Удар бубна был настолько неожиданным, что Саша чуть не вскрикнул и не выдал себя. Женщина стояла над ним обнаженной, с распущенными черными волосами, закрывающими ее до колеи. Она грациозно встала на цыпочки, легко вскинула над головой руки с довольно тяжелым бубном и ударила в него. В этот миг сияние разлилось по небу, звезды померкли и в центр выкатилась громадная влажная нежно-розовая луна. Макошь издала гортанный звук, эхом отозвавшийся вдали, и закружилась под звуки бубна в сумасшедшем танце. Больше сопротивляться действию зелья у Саши недостало сил, и он опрокинулся в сон, наполненный ворохом ужасных видений…
Сначала ему казалось, что он вовсе не спит, а продолжает наблюдать за безумным танцем колдуньи. Ритмичные удары бубна заставляли его тело вибрировать в такт. На душе становилось весело, как у Зи-Зи когда-то. Сейчас бы поймать эту фурию, он бы показал ей… Сердце неслось кувырком вдогонку обнаженной нимфе и уже не билось, а свербело невыносимо, так, что Саша подумал: «Хватит притворяться! Нужно открыться ей, подозвать…» Но женщина неожиданно прильнула лицом к его лицу. Саша потянулся к ее губам ртом и остановился как от толчка, раскрыв широко глаза. Перед ним сидел бурый волк и смотрел на него неподвижно желтыми глазами. Где-то в отдалении слышался звон бубна — по земле пронесся тяжелый вздох, и волк бросился на Сашу, впиваясь зубами в горло… Откуда-то тотчас налетели крылатые омерзительные существа и захлопали крыльями. Волк поднял окровавленную морду.
Ужас заставил Сашу сбросить чары сна, и он опять увидел обнаженную женщину, кружащуюся над ним в белом сиянии луны. Но теперь ему почему-то казалось, что это — Алиса. Он обрадовался, хотел было позвать ее, но почему-то понял, что Алиса его не услышит. И чтобы не спугнуть видение, стал следить за нею молча, улыбаясь, пока видение не охватил огонь и Алиса не превратилась в огромный язык пламени…
Больше в эту ночь он ничего не видел. Хотя долго еще носило его под звуки бубна по бескрайним черным просторам ночи, и долго звучали гортанные выкрики Макоши, и звук бубна не умолкал до самого рассвета.
Дальше дни потекли удивительно протяжно. Редко подходила к нему женщина с кувшином и тут же уходила. Он едва успевал перекинуться с ней словечком:
