— Всего несколько дней назад ты была опасно больна. А сейчас выглядишь так, словно не спала с тех самых пор. У тебя глаза слипаются. Поспать необходимо.
Таким образом, вопрос был решен, хотя Грасиела топала ногами и продолжала спорить. Дженни не обращала на нее внимания.
— Неплохо, если бы ты присмотрел за лошадьми, — обратилась она к Таю. — Сделай-ка это.
Опустив на пол возле ее седельных сумок свои, Тай прищурился.
— Давай кое о чем договоримся — прямо здесь и прямо сейчас. Если ты хочешь, чтобы я что-то сделал, то попроси. А не приказывай.
Откинув назад край своего пончо, Дженни уперла руки в бока и поклонилась, изобразив широкую улыбку.
— Было бы чертовски любезно с вашей стороны, если бы вы согласились расседлать наших лошадей, напоить и накормить их. Будьте так добры сдвинуть с места вашу задницу и сделать то, о чем вас просят.
— Ты слышал? — закричала Грасиела. — Она сказала «чертовски»!
Тай тоже поклонился.
— Вы не слишком правильно употребили выражение «будьте добры».
— Ну и дьявол с ним! Плевать я хотела!
Вздернув подбородок, Дженни подступила так близко к Таю, что ее грудь почти коснулась его груди. Если бы племянница не наблюдала за ними, Тай сгреб бы Дженни в охапку и целовал без памяти. Он хотел покорить ее, погасить вызов у нее в глазах, хотел обладать ею и пробудить в ней страсть.
— Нет, тебе не наплевать. — Ее порозовевшая шея подтверждала, что он прав: Дженни не любила употреблять слова неправильно. Улыбка тронула его губы. — Ты и в постели любишь подраться?
Дженни в испуге глянула через плечо.
— Замолчи!
— Царапаешься и кусаешься? — спросил он тихонько, глядя на ее губы и радуясь тому, что щеки у нее запылали. — Тебе нравится грубость или ты предпочитаешь долгие нежные ласки?
Дженни в изумлении открыла рот и, задыхаясь, заговорила полушепотом:
— Ты спятил? Уходи отсюда. Уходи! Немедленно!
Она принялась толкать его к двери, так что он едва не налетел на человека, держащего в руках огромный таз.
Тай с улыбкой снял шляпу перед сеньором Армихо и вышел навстречу лучам предвечернего солнца.
Она проявила слабость. Она явно сдается. Ему нужно только не упустить момент, когда можно заключить ее в объятия. Всемилостивейший Боже, это будет нечто незабываемое для него. И для нее.
Дженни была так взбудоражена, что раздела Грасиелу, даже не намекнув, что та может сделать это сама. Сандерс — коварный ублюдок. Но она разгадала его игру. Она была достаточно наслышана насчет ухаживания, чтобы распознать его, когда столкнулась с этим сама. Всякие там «дорогая» да «милая», неожиданные прикосновения, чрезмерная лесть и нескромные словечки. Все рассчитано на то, чтобы она стянула с себя брюки и прыгнула к нему в постель.
— Очаровательная, чтоб тебе!
— Дженни! — Полная негодования Грасиела глядела на нее из таза с водой, прижав к груди мокрые коленки. — Ты меня не слушаешь! Я же тебе рассказываю про этих чертовых змей.
Слова Грасиелы привлекли наконец внимание Дженни. Опустившись возле таза на колени и держась руками за его края, она взглянула на синяки у девочки на шее, и сердце у нее упало.
— Дай мне мыло.
Она не хотела делать это. Но ее слово — кремень. Единственное достояние.
Грасиела вытаращила глаза, глядя на то, как Дженни сильно, до пены, намыливает ладони.
— Нет!
— Да, — твердо возразила Дженни на отчаянный крик Грасиелы.
Мыло воняло чем-то прогорклым и липло к рукам. Но либо она вымоет девочке рот с мылом, как пригрозила давеча, либо распрощается со всем, что у нее есть. Со своей честностью и самоуважением.
Это было настоящее сражение. Девочка была скользкая и отплевывалась изо всех сил. Пока Дженни с ней справилась, из таза расплескалась почти вся вода, а победительница насквозь промокла и почти совсем обессилела. Сидя на земляном полу, покрывшемся жидкой грязью, она, опершись спиной о таз, с трудом переводила дыхание и удрученно разглядывала руку.
— Ты укусила меня за палец, соплячка этакая!
Плача и все еще выплевывая мыльную пену, Грасиела выкрикнула:
— Ненавижу тебя!
— Твой драгоценный дядя Тай сделал бы то же самое.
Дженни продолжала растирать отметины от зубов Грасиелы у себя на пальце.
— Никогда бы он так не сделал!
— Слушай, мне безразлично, ругаешься ты или нет, я за это и крысиного хвоста не поставила бы на кон. Это твой дядя Тай настаивает, чтобы ты вела себя как леди. — Дженни помолчала, потом повернулась к Грасиеле и добавила: — И он прав. А ты вначале так себя и держала — нос кверху. Вот и вернись к тому, что было, больше ничего от тебя не требуется.
Грасиела встала и потянулась за полотенцем, которое держала Дженни. Вытерла глаза и нос.
— А тьг ругаешься.
— Знаю, и уже думала об этом.
Дженни забрала у девочки полотенце и принялась вытирать ей спину, стараясь не мазнуть ее соплями.
Потом она вынула девочку из таза и поставила на табурет, чтобы накинуть на нее тонкую сорочку, которую дала сеньора Армихо. Предваряя следующую неизбежную просьбу, отколола сердечко-медальон от жакета Грасиелы и пришпилила его к сорочке. Завершив ритуал, взяла девчонку под мышку и опустила в один из гамаков.
Пододвинув себе табурет, Дженни села и отерла пот со лба.
— Слушай, малышка.
— Грасиела. Ты же обещала.
— Совершенно верно, Грасиела. Я в самом деле ругаюсь. Я не умею говорить красиво, ты права. — Она посмотрела девочке в глаза. — Но ты же не хочешь быть такой, как я. — Дженни ощутила острую боль в сердце: она не думала, насколько трудно ей будет говорить об этом. — Я как раз то самое, чем ты не захочешь стать. — Она глубоко вздохнула н минуту помолчала. — Я необразованная, грубая, злая на весь мир. — Опустив голову, она поглядела на свои большие мозолистые ладони и вспомнила гладкие и мягкие руки Маргариты. — До сих пор я не придавала значения тому, кто я такая и как я говорю или поступаю. — Она подняла голову и сдвинула брови. — Видишь ли, никому никогда не было до меня дела.
Дженни и думать не думала, что настанет время, когда кто-то начнет подражать ее речам или поведению. И теперь она чувствовала себя непривычно и неловко, слыша собственные словечки из уст шестилетней девчушки. В какой-то незначительной степени это ее удивляло и даже льстило ей, но в гораздо большей мере пугало. Тай обратил ее внимание на это дело, и Дженни вдруг стало неприятно и досадно слушать, как ругается Грасиела.
Грасиела тем временем села в гамаке и, согнувшись, старалась отлепить приставший к ноге кусочек мокрой земли.
— Это несправедливо, что ты можешь говорить, чего мне нельзя, — упрямо заявила она.
