Дойдя до двери, Андре стал машинально искать у себя в кармане ключ от замка, потом, пожав плечами на свою рассеянность, он позвонил. Ему открыла тетушка Коттенэ. Андре показалось, что она насмешливо смотрела на него.
— Господин Антуан в своей мастерской.
Андре Моваль почувствовал преднамеренность. Тетушка Коттенэ говорила: в своей мастерской, как бы для того, чтобы подчеркнуть, что времена изменились. Он это и без нее знал, черт возьми! И с движением невольной досады он повернулся спиной к старухе.
Когда Андре Моваль вошел в мастерскую Антуана де Берсена, первое, что он заметил, была рыжая масса, вскочившая с дивана и бросившаяся к нему с радостным лаем. Сеттер узнал своего туренского товарища и весело встречал его. Животное прыгало вокруг Андре и каталось перед ним.
— Гектор, сюда! Гектор, сюда!
Злым, жестоким голосом, которого Андре не знал у него, Антуан де Берсен звал сеттера, который, вместо того чтобы повиноваться, усиливал свои ласки. Вдруг пораженный Андре увидел, как Антуан схватил животное за кожу на спине и швырнул на середину комнаты, откуда ударом ноги он оттолкнул его, завывшего от боли, в то время как он сам стоял перед молодым человеком и смотрел на него нехорошим взглядом, храня враждебное молчание.
Андре, ошеломленный таким гневом и такой сердитой встречей, смутился. Что такое было с Берсеном? Андре рассмеялся принужденным смехом:
— Что это, Антуан, ты так дурно обращаешься с этим беднягой Гектором? Он ведь не сделал ничего дурного. Все же я рад, что вижу тебя. Как ты поживаешь?
Он протянул руку Антуану де Берсену, который сделал вид, что не замечает этого движения. Андре покраснел.
— Что с тобой, Антуан? Ты не хочешь, чтобы твоя собака приближалась ко мне, ты смотришь на меня злобно, а когда я протягиваю тебе руку, ты мне не подаешь своей!
Голос Андре задрожал слегка… Антуан вынул у себя из кармана какой-то предмет и бросил его на стол, не говоря ни слова. Это был порт-карт Жермены. Она, вероятно, забыла его во время одного из своих посещений улицы Кассини, но это не оправдывало почти враждебного приема Антуана. Разве не сам он предоставил свое жилище в пользование друга? «Может быть, — сказал себе Андре, — мне следовало предупредить его, что я принимал у него свою любовницу».
Антуан де Берсен, расхаживавший неровными шагами по мастерской, вдруг обернулся:
— Вот что, покончим с этим… Возьми это. Это было под одной из подушек дивана.
Он пальцем показал на порт-карт.
— Да возьми же, тебе говорят!
Он сердито топнул ногой.
— Ах, ты отлично проделал все это, мой мальчик!
Его голос стал насмешливым:
— Да, я сказал тебе, уезжая, что оставляю тебе мастерскую; приводи туда женщин, если хочешь… Ах, ты не злоупотреблял позволением. Ты бываешь скрытен, когда захочешь. Ты приводил всего лишь одну. Только, видишь ли, тебе не посчастливилось. Это была единственная женщина, которая никогда не должна была входить сюда, единственная, ты слышишь, единственная, потому что она — единственная, которую я когда-либо любил и о которой я всегда сожалел…
Он приблизился к Андре и бешено потряс его за руку:
— Ты не понимаешь… но Жермена! Да, Жермена де Нанселль, ведь это она была любовью моей юности. Да, помнишь, я тебе рассказывал об этом. В Пуатье, та девушка, о которой я тебе говорил… Это она, твоя любовница, которую ты приводил ко мне, которую ты сжимал в своих объятьях на этом диване, которой ты обладал на моей собственной кровати. Ты понимаешь теперь?
Андре опустил голову. Антуан отпустил его руку и стал расхаживать взад и вперед. Он остановился перед Андре:
— Ты находишь меня нелепым, не так ли? В конце концов, ты прав. Разве я смею сердиться на тебя? Разве ты виноват в том, что она забыла здесь свой порт-карт, что я нашел его, что я заставил проболтаться тетушку Коттенэ! Но это выше моих сил. Мысль, что она твоя любовница, мучит меня. Мне хочется разбить тебе физиономию. Мне становится тошно при мысли, что я мог бы коснуться руки, ласкавшей ее тело. Ах, я и не думал, что люблю ее так до сих пор!
Антуан де Берсен вытер себе глаза. Сеттер, забившийся в глубину комнаты, заискивающе вилял хвостом. Антуан продолжал:
— Видишь эту собаку, так вот, мне кажется, если бы ты коснулся ее, я не мог бы больше оставить ее у себя. Это все равно, что мастерская, я не могу выносить ее. Я заявлю, что переезжаю, продам мебель… Да и к чему мне все это?.. Я отправлюсь путешествовать, может быть, на несколько лет… Странно быть до того влюбленным в женщину, которой никогда не обладал, тогда как с Алисой ты мог бы спать сколько тебе угодно, и я глазом бы не моргнул. Но это так… Тут уж я ничего не могу поделать, да и ты тоже, не так ли?
Андре сделал движение, выражавшее сожаление… Он был удручен. Ему почти хотелось в то мгновение не быть никогда знакомым с г-жой де Нанселль. Ему хотелось заговорить с Антуаном, и он не находил ничего, что сказать ему. Он машинально взял порт-карт… Антуан смотрел на него:
— Ах, да, я забыл… Тебе нечего бояться тетушки Коттенэ. Я обеспечил тебе ее молчание. А теперь прощай.
У Андре в глазах стояли слезы:
— Прощай, Антуан!
Он медленно направился к двери, но Антуан остановил его:
— Послушай, раньше, чем мы расстанемся, так как мы никогда больше не увидимся, я хотел спросить тебя об одной вещи.
Антуан де Берсен колебался. Вдруг он решился:
— Мне хотелось бы узнать, что Жер… госпожа де Нанселль… Одним словом, говорил ли ты ей, кому принадлежит эта мастерская?
Андре отрицательно мотнул головой. Затем он прибавил:
— Она меня спросила об этом только в тот день, когда я объявил ей, что возвращается друг, предоставивший мне эту мастерскую на время своего отсутствия.
— А когда она узнала о моем имени, сказала ли она что-нибудь?
— Нет, она ничего не сказала!
— Ничего!
— Нет, ничего!
И Антуан де Берсен отпустил Андре Моваля.
Деньги, полученные Андре Мовалем от матери при помощи письма Древе, пошли на наем небольшой меблированной квартиры на бульваре Бертье. Жермена была от нее в восторге. Что до Андре, то он страдал, предоставляя своей возлюбленной столь неудобную квартиру. На его сожаления Жермена отвечала смехом. Посредственность этого жилища не только не огорчала ее, она нравилась ей. Она находила заманчивым контраст в том, что подымалась в изящных платьях по узкой лестнице, ведшей к тому, что она, смеясь, называла их конурой. Ее забавляло видеть, как ее украшенные кружевами юбки и ее тонкое белье валялись по креслам не первой свежести. Когда Андре извинялся за это, она ему отвечала:
