Он хотел уже выйти из библиотеки, но голос Сторм остановил его.
— А собственно, почему, фермер? — удивленно спросила она. — Разве ты жалеешь? По-моему, лучше этого ничего в мире быть не может!
Она сидела на полу, обхватив колени руками и недоуменно глядя на него. Лоб ее был нахмурен, на губах еще горели его поцелуи… Казалось, она даже не сердилась на него, просто недоумевала.
Саймон перевел дыхание и закрыл глаза. «Лучше этого ничего в мире быть не может»… Никто никогда не дарил ему такой радости, ни с кем он не забывался до такой степени. Вот и сейчас ее невинный вопрос совершенно сбил его с толку.
— Так дальше не будет продолжаться, — сказал он твердо.
Сторм почувствовала, как жар приливает к ее лицу.
— Но в чем дело? Тебе не понравилось? По-моему, на этот раз никто не приставлял тебе кинжал к горлу!
— Нет, не приставлял, — рассеянно пробормотал он, не глядя на нее.
Как равнодушно звучал его голос, какими неподвижно-гранитными показались ей вдруг его плечи… Сторм захотелось вскочить, подбежать к нему, схватить и повернуть к себе, чтобы наконец прочесть в его глазах, в чем причина столь внезапной перемены… Ну что она сделала? Ничего! Тем не менее, он явно сердится на нее за что-то…
Кулаки Сторм сжались помимо ее воли. Ей вдруг снова захотелось броситься на Саймона, унизить его, растоптать…
— Да что с тобой такое? — произнесла она, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно. — Еще минуту назад я тебе нравилась, а теперь ты говоришь, что это не может продолжаться! С чего ты вдруг так взбесился?
— Просто этого не должно быть! Это ненормально!
— Ха! — воскликнула Сторм, словно желая отделаться от того, что ей было непонятно. Наверное, сейчас он снова начнет говорить, что у цивилизованных людей так не принято.
— Какое мне дело до того, что нормально, а что ненормально для кого-то! — воскликнула она. — Я всегда делаю только то, что хочу сама!
Саймон как-то странно посмотрел на нее. Он все еще хотел ее — хотел взять ее голову в свои сильные руки, целовать эти чувственные, зовущие губы, ласкать стройное юное тело…
— В этом-то твоя и беда, — произнес он, пожалуй, резче, чем следовало бы. — Ты всю жизнь делала лишь то, что сама хотела, — и это привело тебя к виселице!
Последние слова вырвались у него как-то сами собой, он не хотел произносить их — это было слишком жестоко по отношению к Сторм…
Но Сторм, казалось, не обиделась. Она лишь произнесла, задумчиво грызя ноготь:
— Ты и в самом деле собираешься отдать меня им, чтобы я болталась на виселице, фермер?
Саймон похолодел.
— Дело не в этом, — поспешно произнес он. — Просто в мире существуют законы и правила, и мы должны им подчиняться. Есть вещи, которых мы просто не можем себе позволить, как бы ни хотели.
Сторм вдруг рассмеялась, словно и не было того напряжения, что нарастало между ними:
— Как ты ловко умеешь говорить, фермер!
Голос ее был насмешливым, но в глазах светилось искреннее восхищение Саймоном. Теперь он и сам не знал, что ему делать — уйти поскорее или, напротив, подбежать к Сторм, обнять ее…
Сторм прекратила смеяться, и Саймон понял, что на душе у нее так же скребли кошки, как и у него, — вот она и попыталась обратить все в шутку. Молодец, неплохо справилась! А вот как ему справиться со всем этим? В душе его боролись противоречивые чувства: жалость к Сторм и презрение к ней, злость на самого себя и безумное желание…
Сторм посмотрела на него сквозь ресницы, и Саймон на этот раз не смог прочитать по ее глазам, что она чувствует.
— А сам-то? — неожиданно произнесла она. — Что-то я не вижу, чтобы ты так уж строго соблюдал все эти правила! По-моему, ты тоже делаешь, что хочешь!
Саймон почувствовал себя неловко. В глубине души он не мог отрицать, что Сторм права. Если уж на то пошло, он действительно всю жизнь не очень считался с другими…
— Я и ты — это большая разница… — неуверенно произнес он.
— Ой ли? — насмешливо сверкнула на него глазами Сторм, и взгляд этот уколол Саймона в самое сердце. — По-моему, если посмотреть со стороны, у нас с тобой гораздо больше общего, чем ты воображаешь!
На минуту Саймон застыл, сжав кулаки, не в силах двинуться с места. Наконец он вздохнул и вышел из комнаты.
Сторм сидела, положив подбородок на колени; улыбка сошла с ее лица. Прислушиваясь к удаляющимся шагам Саймона в коридоре, она чувствовала себя разбитой и несчастной, словно он предал ее. Но предать может лишь тот, кто раньше был другом, а фермер всегда оставался ее врагом. Он держит ее в плену, издевается над ней… Ушел — и черт с ним!
Так только лучше. И впредь надо быть с ним поосторожнее, если уж он может иметь такую власть над ее чувствами. Впрочем, она имеет точно такую же власть над ним, и это его слабое место. Может быть, этим удастся как-то воспользоваться?
Сторм долго сидела неподвижно, глядя перед собой невидящими глазами. Наконец она взяла себя в руки. Стоит ли вообще думать об этом Саймоне, когда есть более важные вещи! Ей надо выбраться из этого проклятого места, вернуться к жизни, которая привычна и понятна…
Однако в глубине души Сторм чувствовала, что не думать об этом человеке ей с каждым днем становится все труднее, и это пугало ее больше всего.
— Питер? — осторожно позвала Августа. Была глухая ночь, и внезапно зажегшийся свет в конюшне разбудил ее. В ночной рубашке, даже не потрудившись одеться, Августа выбежала из дома, сразу поняв, что происходит. Она не ошиблась — свет исходил от фонаря, висевшего над стойлом Сирабелль.
— Почему ты не позвал меня?! Я ж тебя просила… Однако даже одного взгляда было достаточно, чтобы все понять. Сирабелль лежала на соломе, и Питер гладил ее голову, успокаивая ее. Чуть поодаль, прикрытый пропотевшей рубашкой Питера, лежал жеребенок, но он не подавал признаков жизни.
Питер поднял голову:
— Уходите, мисс, вам нельзя здесь быть!
— Скажи, что с ним? — Августа смотрела на жеребенка перепуганными глазами. — Он жив?
— Пока еще жив… — Питер подошел к ней, глаза его были полны сочувствия. — К сожалению, ничего нельзя было сделать. Позвольте, я провожу вас домой…
Он осторожно взял ее за руку, но Авеста тут же высвободилась:
— Мы не можем его так оставить! Он пошевелился, я видела! Его надо спасти!
Прежде чем Питер остановил ее, она бросилась на колени перед несчастным жеребенком, обтерла его рубашкой Питера и несколько раз энергично пошлепала по брюху.
Глядя на Августу, Питер заколебался. Если кто-то и мог оживить несчастное создание, то только она.
