— Заключенных двое, — ответила Пакетта.
— И как зовут этих несчастных?
— Пардальяны, отец и сын, — сказала Руссотта.
Като не произнесла ни слова, лишь побледнела и дрожащей рукой начала крошить хлеб на столе. Она была искренне привязана к отцу с сыном. С Пардальяном-старшим у Като когда-то был роман, и любовь эта длилась довольно долго, то ли две недели, то ли месяц, Като и сама не помнила. Но она и представить не могла, что трагические известия о судьбе Пардальяна так потрясут ее душу.
Като прожила жизнь, особенно не задумываясь. Она не была ни доброй, ни злой. Инстинктивно эта женщина избегала таких чувств, которые могли бы принести ей страдания. Она редко плакала. Самым большим несчастьем в жизни ей казалось то, что она растолстела, подурнела и утратила прежнюю красоту.
Шевалье де Пардальяном Като всегда безмолвно восхищалась. Ни один из дворян, которых встречала Като, не походил на этого юношу. Ни в ком она не видела такого сочетания гордости и изящества, надменной холодности и иронии, великодушия и сочувствия к людям. Като частенько вспоминала о Пардальяне-младшем, потом подходила к зеркалу и глубоко вздыхала… Но ей и в голову не приходило, что ее чувства к шевалье весьма напоминают любовь! И вот теперь отец и сын должны умереть!.. Их будут пытать!..
Сердце Като наполнилось такой тоской, что ей уже не хотелось жить. Руссотта заметила перемену в настроении хозяйки:
— Ты что расстроилась? Эти двое — твои знакомые?
— Нет, что ты! — пробормотала Като.
— Так насчет платьев договорились?
— Да, — машинально ответила Като. — Платья вы получите… А праздник, стало быть, в воскресенье?
— В воскресенье утром, но мы пойдем в Тампль в субботу вечером. Господин де Монлюк ждет нас в субботу в восемь, поняла?
— Конечно, а теперь идите!
Девицы сердечно распрощались со своей приятельницей и удалились. А Като осталась сидеть за столом, обхватив голову руками.
В воскресенье! В воскресенье! — повторила она и разрыдалась.
Напомним читателям, что пытать Пардальянов должны были вовсе не в воскресенье, как считали Пакетта и Руссотта, а в субботу утром. Марк де Монлюк пообещал гулящим девицам показать пытки, но вовремя одумался. Однако поразвлечься ему хотелось, и он убедил Пакетту и Руссотту, что допрос состоится в воскресенье. Монлюк рассчитывал, что девицы явятся в субботу вечером; ночку они хорошо погуляют, а потом он скажет, что допрос перенесен, и выставит их вон!
Выяснив ситуацию, вернемся к Като. Как мы уже знаем, она была женщина энергичная. Она недолго предавалась скорби, быстро прекратила рыдать, стукнула кулаком по столу и твердо заявила сама себе:
— В ночь с субботы на воскресенье я должна проникнуть в тюрьму Тампль!
В голосе Като было столько уверенности, что любой бы понял: от своего решения она не отступится никогда!
Тут Като услышала какой-то шум в зале и вышла к посетителям.
— Что тут у вас стряслось? — спросила хозяйка.
— Убили! Старуху убили! Это Руссотта и Пакетта! Громче всех орали уличные девицы: они терпеть не могли подружек, завидуя их красоте и успехам у мужчин. В другом случае они бы и внимания не обратили на убийство, но сейчас старались вовсю, подняв невообразимый шум.
— Бедная старушка! — верещала одна девица. — Отвратительное убийство!
— Руссотта с Пакеттой мать родную не пожалеют, я всегда говорила! — вторила ей другая.
— В тюрьму их! — визжала третья.
Растерянные Руссотта и Пакетта рыдали и оправдывались.
— А ну, всем молчать! — крикнула Като. Тотчас же установилась тишина.
— Где убитая старуха? — спросила Като.
— На улице, как раз напротив входа… Какой ужас! Мне сейчас плохо будет! — ответила толстая белобрысая девица с глазами-щелочками. Она с ненавистью сверлила взглядом несчастных подружек, перепуганных неожиданно свалившимся на них страшным обвинением.
— Давай, Жанна, расскажи, как все было, — велела Като. Белобрысая девица уперла руки в боки и уверенно начала:
— Вышли мы из кабачка минут пять назад: я, Жак Безрукий, Дылда, Фифина-Солдатка и Леонарда. Не успели и шагу ступить, как Безрукий закричал: «Гляньте, там кто-то есть!». Фифина и говорит: «Пошли поглядим». Я тоже сказала: «Давайте посмотрим!». Мы и подошли, Жак Безрукий первый, а все за ним. Видим: Руссотта с Пакеттой склонились над старушкой и уж совсем ее задушили. Скажете, не так было?
— Так! Так! — закричали Леонарда, Дылда и Фифина-Солдатка.
— Врешь ты все! — возмутилась Руссотта. — Когда мы подошли, она уже мертвая была!
— Как же! Мертвая… Да она еще дергалась… Пакетта с Руссоттой рыдали и клялись, что случайно наткнулись в темноте на труп и хотели только посмотреть, нельзя ли с покойницы снять чего-нибудь хорошее.
— Врете! — орала Жанна. — Сейчас же пойду к прево! Давай со мной, Безрукий!
Като схватила Жанну за руку.
— Что раскричалась? Подумаешь, труп! — спокойно сказала хозяйка кабачка. — Экое дело, старушка умерла! Первый раз, что ли, покойника увидела? И что ты расскажешь прево? Если пойдешь, я ему сообщу про того сержанта, помнишь, он за тобой увязался, а потом пропал бесследно. Думаю, тут без твоего дружка Жака Безрукого не обошлось. Я про тебя много знаю, да и про всех вас…
Посетители кабачка затрепетали, а Като уверенно продолжала:
— Клянусь Богом, мне тут еще только прево не хватало! Пусть приходит: я ему такого порасскажу!
— Правильно Като говорит! — поддержал хозяйку кто-то из гостей. — Вечно эта Жанна врет…
Толстая Жанна перепугалась, раскаялась и заявила, что хотела просто пошутить, у нее, дескать, и в мыслях не было доносить на подружек. Все успокоились, двое воришек согласились унести труп подальше, чтобы подозрение в убийстве не пало на посетителей кабачка. Гости потихоньку разошлись. Собирались удалиться и Руссотта с Пакеттой, но Като их задержала:
— Не уходите! Мне с вами поговорить надо.
Хозяйка заперла двери и погасила огонь в зале, потом прошла с подружками в маленькую комнату.
— Значит, вы старуху не убивали? — строго спросила Като.
— Като, да как ты можешь так говорить?
— А я думаю, что это ваших рук дело, — сказала хозяйка. — И не плачьте, не отпирайтесь, ни к чему. Ваших рук дело, все сходится. И свидетели есть… Слышали, что говорила Жанна? Тише, тише, не ревите, я не выдам вас, сможем договориться…
Пакетта и Руссотта дрожали от страха и умоляюще смотрели на Като.
— Так вот, — продолжала та, — сделаете по-моему, ничего никому не скажу. Не послушаетесь, донесу на обеих. Выбирайте!
— Ты только скажи! Все сделаем! — взмолились подружки.
