– Да, я прочел все, но ни за что не расскажу тебе конец этой истории. Да, что касается стихов, – добавил Питер, – вот этот листок я нашел во второй тетради. Это что, незаконченное стихотворение?
Взглянув на протянутый листок, Катриона вспыхнула как маков цвет.
«Работорговли больше нет на свете,
Запрещена она законом уж давно.
Но мужу разве ставится в вину,
Коль покупает он себе жену?»
– Да так, просто пачкотня, – смущенно пробормотала она.
– И все же это похоже на незаконченное стихотворение.
Катриона небрежно сунула листок под дневник.
– Просто судьба твоей бабушки навела меня на некоторые размышления.
– Мне кажется, что в ее случае покупали мужа, а не жену, – мягко уточнил Питер.
– Отец ее продал! – отчаянно возразила молодая женщина.
– Но она была на это согласна.
– И ты думаешь, это что-то меняет?
– Разумеется, Здесь речь идет о взаимовыгодной сделке, а не о продаже. Интересно, почему ты придерживаешься другой точки зрения?
– Любой, не лишенный чувствительности человек подумал бы точно так же.
– Должен признать, что чувствительность, как таковая и ничем не обусловленная, во мне полностью отсутствует, – с усмешкой заметил муж. – Зато у тебя ее хватит на двоих. – Он подошел к жене и бережно поднял ее из-за стола. – Почему ты решила, что тебя купили, Катриона?
– А разве это не участь всех женщин? – она пожала плечами. – Мне бы хотелось продолжить чтение, милорд.
Питер испытывал непреодолимое желание схватить Катриону и долго трясти ее изо всех сил. Это совсем не было похоже на прилив любовных чувств, и он ужаснулся своей внезапной жажде насилия. Он отпрянул от жены, будто ее плечи жгли ему руки.
– Разумеется, читай дальше, – сказал он холодно.
Три недели спустя, когда супруги вернулись в Лондон, Катриона подошла к двери библиотеки и тихонько постучала.
– Войдите, – отозвался Питер.
Когда она вошла, муж удивленно поднял брови.
– Тебе нет необходимости стучать в дверь в собственном доме, дорогая, – сказал он ей нравоучительным тоном. – Этого здесь не делает даже прислуга.
Лицо Катрионы вспыхнуло от чувства жгучей обиды. Она постигла эту премудрость этикета на одном из первых уроков леди Лэтис, но кроме того, после их приезда в Лондон, Питер ясно дал почувствовать, что библиотека – это его личный кабинет, где он должен иметь возможность побыть в полном одиночестве. Катриона не решалась нарушать его покой без особого разрешения.
К концу поездки в Эссекс, начало которой было столь удачным, их отношения заметно ухудшились.
С того вечера, когда она отвергла попытку мужа сблизиться и понять друг друга, он окончательно от нее отдалился.
Теперь они редко бывали вместе. Молодая женщина отдавала все свое время занятиям, а Питер – политической деятельности. Он часто обедал в клубе с друзьями и не брал с собой жену ни на какие приемы.
– Когда ты будешь готова, мы, разумеется, выйдем куда-нибудь вместе.
Молодая женщина вовсе не хотела появляться в высшем обществе, и все же иногда она чувствовала себя так же одиноко, как та, другая леди Фитэйн, из-за низкого происхождения которой супруг стеснялся представить ее своим друзьям.
Что касается любви… Катриона зябко повела плечами. Слово «любовь» совсем не подходило к сложившимся между ней и Питером отношениям. Теперь он просто пользовался ею в постели, да и то не чаще двух раз в неделю. Не было больше ни нежных ласк, ни любовных прелюдий, к которым она успела привыкнуть. Лорд Фитэйн приходил холодный и равнодушный. Получив то, чего хотел, он немедленно покидал жену. Все это напоминало Катрионе отрывки из дневника Медоры, бабушки нынешнего лорда Фитэйна.
«Лорд Фитэйн нанес нам очередной кратковременный визит, что бывает очень редко. По обыкновению, он придерживался строго установленной программы: в течение часа беседовал с управляющим, затем уделил полчаса своему сыну. Вечером, после раннего ужина, он появился в моей спальне и приказал прислуге удалиться. Не говоря ни слова, муж уложил меня в постель и сам улегся рядом. Меня сдержанно поцеловали и слегка потрепали по плечу, а затем милорд приступил к выполнению супружеских обязанностей. После того, как все было закончено, меня снова чмокнули в щеку и погладили по плечу, вероятно в знак того, что больше во мне не нуждаются. Слава Богу, что вся эта процедура занимает совсем мало времени!»
– Катриона? – окликнул жену Питер, заметив, что ее мысли витают где-то очень далеко. Затем он вздохнул и углубился в лежавшие перед ним бумаги.
– Прошу прощения, – холодно ответила она. – Не стану вам мешать. У меня нет никакого срочного дела.
Она уже собиралась выйти из библиотеки, как вдруг ее остановил голос Питера:
– Вернись, Катриона! Ну нельзя же быть такой упрямой дурехой!
На какое-то мгновение он стал снова похож на прежнего Питера Карлэйла. Молодая женщина облегченно вздохнула, но решила не давать волю чувствам.
– Я же сказала, что с моим делом можно повременить, – упрямо повторила она, глядя куда-то в сторону мимо мужа.
– А вот я работаю над очень серьезным вопросом, не терпящим отлагательств: пишу речь о позорном для английской нации применении детского труда, – пояснил он. – И все же уверяю тебя, если я отвлекусь на несколько минут по личному делу, это не нанесет ощутимого ущерба британской нации. Присядь. Ты хотела показать мне свои новые стихи?
– Да, я начала новую тетрадь, – Катриона протянула ее мужу и уселась напротив. – Не знаю, сочтут ли английские журналы мои стихи юмористическими, – заметила она робко, – При чтении дневников меня захватил сюжет о младших сыновьях дворянских семей, которых родители отправляли в далекую Индию. Когда мы приехали сюда из Лондона, я изучила несколько книг о британской колонии в Индии и маленький томик под названием «Английские набобы».
Питер взял протянутую тетрадь, открыл первую страницу и прочел: «Катриона Сильвано. Тетрадь 3». Это было написано тем же уверенным и четким почерком, что и памятная записка, гласившая: «Покидаю тебя навсегда».
При воспоминании об этом в душе лорда поднялась волна боли и гнева.
– Тебя зовут Катриона Карлэйл, леди Фитэйн, – холодно заметил он.
– Как вам будет угодно, милорд, – ответила молодая женщина с такой удивительной покорностью в голосе, что муж посмотрел на нее с нескрываемым удивлением, а затем громко рассмеялся.
– Как мне будет угодно? Вряд ли я дождусь такого счастливого дня, – философски заметил он, воздев глаза к небу.
Затем он откинулся на спинку кресла и стал читать поэтический опус Катрионы, который назывался «Пошлите их в Индию».
