— Вы получите свои деньги, — процедила она сквозь зубы, сжав кулаки. — Только оставьте меня в покое.
— Ты умная девушка. Ты знала, что случается в таких местах. Ты пришла туда в поисках драки.
— А что еще вы ожидали от дочери шлюхи и бандита? — язвительно парировала Энджел. — Я ведь воспитывалась в канаве, и мне не хотелось бы слишком далеко уходить от своего дома!
Он заметил спокойно:
— Может быть, ты и права. Возможно, канава — как раз и есть твое место.
Она повернулась к нему, охваченная гневом. Глаза ее сверкали.
— Я могу сама о себе позаботиться. Я не нуждаюсь в ком-то, кто…
— Неужели? — Его голос был грубым. — Ты продолжаешь доказывать, что тебе никто не нужен, даже если для того, чтобы это доказать, тебе захотелось рискнуть жизнью? Я был не прав. На самом деле ты глупа.
— Может быть, я просто устала от людей, пытающихся изменить меня! — Ее лицо покрылось красными пятнами. — Этот никчемный старик… вы… даже эта барменша из таверны, которая, по вашим словам, является моей матерью и которую я никогда не видела… Она — последний человек в мире, у кого есть право судить меня! Может быть, я просто не хочу быть частью чужой мечты. Вам когда-нибудь приходило это в голову?
Ее голос был таким визгливым, что могли бы потрескаться стекла. И такими же сильными и бурными были ее эмоции, которые сейчас обрушились на него. Адам инстинктивно протянул к ней руку, как бы он сделал, будь перед ним кобылица с бешеным нравом, но она увернулась.
— Мне надоело это, вы слышите? Мне надоело притворяться, и я устала всю жизнь заботиться о добродетельных слабаках, у которых не хватает здравого смысла, чтобы позаботиться о себе самим. Я — это я, и я не хочу больше быть хорошей, доброй и заботливой. Этот старик всю свою жизнь только и делал, что подставлял другую щеку для удара, и посмотрите, куда это его привело! — От отвращения она издала сдавленный стон и указала рукой на заднее окно в экипаже. — Это было ложью, все было ложью! Единственный способ выжить в этом мире — нечестно играть, жестоко драться и думать прежде всего о себе, потому что никто не сделает это за тебя. Вы слышите? Никто!
Ее голос сорвался, она закрыла себе рот рукой, сдерживая рыдания. Адам взял ее за обе руки, она старалась их вырвать, но не слишком сильно. Он твердо держал ее руки, и от попыток справиться с громкими рыданиями ее плечи тряслись.
— Энджел, — заговорил он серьезно, — ты знаешь, так не должно быть, и так не будет. У тебя есть семья, и ты нужна им…
— Мне они не нужны! Мне не нужен… никто!
— И у тебя есть я.
Она набрала воздуха в легкие, готовясь выкрикнуть что-нибудь злобное и оттолкнуть его от себя, но не смогла. Медленно и неотвратимо подступили слезы — она слишком устала, чтобы сдерживать их. Она слишком устала, чтобы бороться со слезами, она была больше не в силах бороться вообще, и, когда он привлек ее к себе и заключил в объятия, она уткнулась лицом в его плечо и дала волю слезам, которые намочили его пиджак, и у нее появилось чувство, будто она наконец вернулась домой после долгого пути. Потому что правда была не в том, что он был ей нужен. Он был тем единственным, что осталось в этом мире и без чего она не смогла бы жить.
С того самого дня, как он ворвался в ее жизнь, он всегда был рядом, сражаясь на ее стороне, оберегая ее от опасности, устремляясь ей на выручку, когда она меньше всего ожидала помощи. Она ненавидела его за это, но не могла ничего с этим поделать. Она представила, что могла бы прожить вот так всю свою жизнь, с ее горестями и радостями, и каждый раз, бросив взгляд через плечо, видеть его рядом, видеть его рядом… Она не хотела зависеть от него, не хотела в нем нуждаться. Он был мягким, как ее папа, слишком хорошим, чтобы долго ее выдержать; она не желала иметь дел с такими, как он, и он не имел права вторгаться в ее жизнь, заставляя ее нуждаться в том, чего у нее никогда не будет.
Но когда она была в его объятиях, он был тем единственным, что стояло между ней и зияющей ямой темной пустоты, которая угрожала поглотить ее, он крепко обнимал и охранял ее, и в его объятиях она больше не была одинока. По крайней мере какое-то время она не была одинока.
Энджел ощущала поцелуи Адама на своих волосах, чувствовала, как его грудь вздымается при каждом вздохе. Он хрипло прошептал:
— Ах, милая! Что мне сделать? Что мне сделать, чтобы тебе стало легче?
«Просто обнимай меня, — думала она. — Обнимай меня и охраняй, прогони все плохое и никогда меня не отпускай».
Экипаж качался и трясся, копыта лошадей ритмично цокали, и упряжка медленно прокладывала себе путь по полуденной улице с оживленным движением. Шум дождя по крышам напоминал отдаленный шепот океана, дождь запечатал их внутри их собственного, нежного и тайного мира.
Слезы высохли, но Энджел по-прежнему оставалась в объятиях Адама.
Она чувствовала, как он ласково теребил прядь ее волос, как его пальцы нежно гладили ее шею. Она ощущала трепет и тепло, которые наполняли ее тело, стирая боль и прогоняя страх. Когда Адам касался ее, все страхи ее отступали. Она желала его прикосновений, они были ей нужны, она была движима не страстным импульсом девочки на пороге открытий, а спокойной уверенностью женщины, которая уже открыла для себя ту единственную правду, которая имеет значение.
Ее голос, все еще хриплый от слез, был ровным и немного удивленным. Она не поднимала лицо от его плеча.
— Ты отнес меня в свою комнату, в свою постель.
Его рука, гладившая ее волосы, замерла.
— Но ты не дотронулся до меня. — Она медленно подняла лицо и посмотрела на него. — Почему?
Его рука опустилась на ее плечо, его пальцы ласкали ее шею. Его голос был низким, каждый нерв и каждая клеточка его тела отзывались на ее поднятое лицо, на ее глаза со следами слез. Ее ясный и смелый взгляд был таким искренним, начисто лишенным притворства и фальши, что, только глядя на нее, он уже ощутил желание.
Он сказал ровным голосом:
— Это было бы не правильно.
— Я бы не остановила тебя.
Ему было трудно это произнести:
— Я знаю.
Она подняла руку и дотронулась до его шеи, где жесткий белый воротничок рубашки касался горячего тела.
— Я была бы рада, — добавила она просто.
Воротник душил его; огонь перетекал из ее пальцев в его кожу. В этот момент ему надо было ее остановить, ему следовало сказать что-нибудь резкое, что бы завершило обсуждение вопроса, или что-нибудь доброе и благородное.
Ему нужно было оттолкнуть ее и спасти себя, спасти ее, спасти от этого мгновения, которое к лучшему или к худшему изменит все между ними. Но все уже зашло слишком далеко. Каждый раз, когда они встречались, огонь, который загорелся, вспыхивал все ярче и сейчас был очень близок к тому, чтобы выйти из-под контроля. Он сам виноват. Надо было знать заранее. Но он так сильно хотел Энджел, что это затмило здравый смысл; он хотел ее, такую необузданную и красивую, такую нежную и ранимую, ему хотелось защитить ее и приручить ее, он хотел ее, потому что она была его. И как он ни старался, он не мог перестать ее хотеть.
