— Я ее написала, — вытянув обе руки, торжественно сказала она.
Одна из ее рук наткнулась на стакан с кофе и опрокинула его. Квистус инстинктивно отскочил вместе со стулом, но большая струя кофе залила его жилет.
Торжествующая, благодарная и тронутая Клементина, не дожидаясь лакея с салфеткой, схватила свои перчатки и насухо вытерла его ими.
— Ваши перчатки! Ваши перчатки! — протестовал он.
Она, смеясь, выбросила их на улицу, где они сейчас же были подняты проходящим мальчишкой, потому что во Франции ничего не пропадает.
— Я бы вытерла вас чем угодно, за то, что вы вспомнили мою картину.
— Но, — возразил он, — комплимент, хотя был и искренен, но лично к вам не относился.
Подошедший лакей восстановил нарушенный ею порядок.
— Станем достойными осуждения, — в наилучшем настроении воскликнула Клементина, — и спросим зеленого шартреза.
— С удовольствием, — улыбнулся Квистус.
Ложась в постель, Клементина удивлялась, почему она до сих пор терпеть не могла Квистуса.
Клементина легла в постель, чувствуя себя бесконечно счастливой. Не доверяя китаянке, она велела поставить кроватку Шейлы в свою комнату. Ребенок крепко заснул, прижимая к себе в самой неудобной позе безответную Пинки. Сердце Клементины забилось, когда она склонилась над ней. Все, за что она боролась и чего достигла, — совершенства в искусстве, славы и богатства, — все это было ничем в сравнении с этим божественным даром. Она вспомнила сказанную ею однажды Томми брезгливую фразу: «У женщины разум забит ее полом». Теперь она познала истину этой фразы и поблагодарила Бога за нее. Она неслышно разделась и босая ходила по комнате, боясь разбудить ребенка.
Она была кроме того счастлива своим примирением с Квистусом; впервые у нее появилось желание ближе узнать его и добиться его дружбы; в ней росло решение внести больше оживления в его жизнь. Как хорошая хозяйка, которая, входя в дом одинокого человека, моет и выставляет окна, натирает полы, снимает паутину и приносит с собой свет и радость, так и Клементина решила освежить и обновить одинокое сердце Квистуса. Он богато одарен. Во всяком случае, человек, помнивший столько лет ее картину, чего-нибудь да стоит. Они с Шейлой обратят его в ангела. Улыбаясь при этой мысли, она и заснула.
Клементина не выносила дураков. Поэтому, считая Квистуса дураком, она столько лет не признавала его. Поэтому же она не выносила постоянно безмятежно улыбающейся няньки-китаянки.
— Я видеть не могу, как она умывает ребенка, — объявила она, — я стану кусаться, если она еще сейчас здесь останется.
В результате, посоветовавшись с Квистусом и с консулом, Клементина отправила няньку с первым пароходом в Шанхай. В Лондоне для девочки будет нанята настоящая христианская нянька, которая научит ее молитвам и опрятности; и во всяком случае, она сама будет наблюдать за развитием Шейлы.
— Я не желаю сделать из нее легкомысленную юную девицу, — заметила она, — я смогу держать ее в руках, не в пример вам.
— Каким образом может это меня касаться? — осведомился Квистус.
— Но вы же будете ответственны за нее, пока она будет в Руссель-сквере.
— В Руссель-сквере? — повторил он.
— Да. Она будет жить частью со мной, частью с вами. Поочередно, по три месяца с каждым из нас. Где же, вы думали, ребенок будет жить?
— Честное слово, — сказал он, — я об этом совсем не думал… хорошо… хорошо…
Он зашагал по вестибюлю, обдумывая это новое неожиданное предложение. Что он будет делать с пятилетней девочкой в мрачном неприветливом доме? Это нарушит все его привычки. Клементина искоса следила за ним.
— Вы, кажется, хотели все заботы взвалить на меня?
— Нет, нет… — поспешно возразил он. — Конечно, нет. Я великолепно понимаю, что мы должны нести ответственность пополам. Но, мне кажется, ей будет очень тоскливо жить со мною…
— Вы можете приобрести кошек, собак и лошадей и устраивать детские рауты.
Шейла, погруженная в расследование парижского туалета, купленной ей Клементиной дорогой куклы, подняла головку.
— Тетя говорит, что я буду жить с вами… я буду у вас хозяйкой дома.
— Как так? — осведомился Квистус.
— Я буду настоящей леди, сидеть на конце стола и занимать гостей.
— Кажется, она ничего не имеет против меня, — улыбнулся он.
— Конечно, — подтвердила Клементина, сознавая, что он никогда не поймет той жертвы, которую она приносит.
Настал день погребения Вилля Хаммерслэя на маленьком протестантском кладбище. Служил капеллан, состоявший при консульстве. На панихиде присутствовали только взрослые, так как сочли этот обряд слишком мрачным для ребенка. Клементина так плакала, как будто хоронила свою юность. Квистус стоял с печальным лицом и влажными глазами. Теперь он был здоров. Теперь он мог жить спокойно. Но он знал, что воспоминание об умершем будет для него всегда исполнено горечи. Разум не мог побороть его. Лучше было все забыть… предоставить мертвецам погребать своих мертвецов. Ребенка он возьмет ради него самого на свое попечение. Если же она, сделавшись взрослой, отвернется от него и отплатит ему изменой и неблагодарностью, то это присуще всем. Он во всяком случае останется верен своему слову. После панихиды он несколько времени молча смотрел на могилу. Клементина прижалась к нему и указала на гроб.
— Он, может быть, и обманул вас, но он верил вам, — тихо сказала она.
— Это верно, — ответил Квистус. И когда они печально возвращались обратно, он несколько раз повторял про себя: — Он обманул меня, но он верил мне.
В тот же вечер они выехали в Париж.
Клементина не дала знать Этте и Томми о своем приезде, а Квистус не предупредил Хьюкаби, не желая, чтобы они пришли встречать их в половине восьмого утра. Они одиноко стояли на Лионском вокзале, пока носильщики сносили их багаж в кэбы. Взрослые чувствовали настоятельную необходимость расстаться, хотя бы на несколько часов, потому что они решили завтракать вместе. Шейла расплакалась. Она прочно сжилась с дядей Ефраимом, и эта разлука поразила ее. На его обещание часто видеться она обняла его и поцеловала. Он уехал, унося с собой ощущение прикосновения свежих детских губок.
Он должен был распутать теперь завязанные им в Париже отношения. Глубокий стыд овладел им. Что скажет он теперь Хьюкаби, которому из преступных, злых побуждений обещал дальнейшую приличную жизнь? Как он посмотрит в глаза безупречной кроткой м-с Фонтэн, дружбы которой он добивался с таким злостным намерением? Она так доверчиво и открыто пошла ему навстречу! Обмануть ее было то же самое, что обмануть только что поцеловавшего его ребенка. Она имела полное право требовать от него удовлетворения. Неудавшееся оскорбление все же им остается, а он, Квистус, оскорбил женщину. Он должен дать ей удовлетворение, хотя бы для того, чтобы восстановить собственную честь. Но каким образом? Бескорыстной и верной услугой.
