Все было сделано по ее желанию. Но был уже час ночи, когда экипаж Ричарда Федоровича остановился перед дачей на Крестовском острове.
Не желая звонить, супруги вошли со двора и тихо направились в гостиную. Охваченная волнением, едва держась на ногах, Ксения Александровна остановилась на пороге и тотчас же увидела Ольгу, которая сидела в кресле, закрыв лицо руками. Сквозь полуоткрытую дверь слышалось свистящее и хриплое дыхание раненого.
Ричард Федорович подошел к племяннице и, дотронувшись до ее руки, прошептал:
— Ольга, подыми голову! Здесь твоя мать.
Ольга вскочила точно наэлектризованная. Увидев Ксению Александровну, которая бледная и взволнованная, протягивала к ней руки, она бросилась к ней на шею.
На минуту Ксения Александровна забыла все. Наконец-то она снова прижимает к своему сердцу так долго оплакиваемого ребенка, видит эти голубые глаза и этот розовый хорошо знакомый ротик. Года, казалось, исчезли. Это была та же маленькая Ольга, бархатистая щечка которой прижималась к ее плечу и черные локоны которой касались ее лица. В течение нескольких минут она была только счастливой матерью. На Ольгу же благотворно подействовал этот порыв самой чистой любви, какая только существует на свете. Она чувствовала себя под защитой, как птичка, боровшаяся с грозой и, наконец, достигшая гнезда.
Для Ксении Александровны минута забвения была коротка, а пробуждение еще тяжелее; но Ольга вся отдалась своему счастью. Опустившись на колени около стула матери, она обняла Ксению Александровну, наивно, как ребенок, любовалась ею и осыпала ее страстными ласками.
Потом она стала рассказывать ей про свою жизнь, про свои радости и огорчения вплоть до странных и трагических событий сегодняшнего вечера. Со слезами на глазах молила она простить ей ее падение и объяснить странное поведение Жана и загадочное молчание Ричарда Федоровича, которого продолжала считать своим отцом.
Как описать, что выстрадала бедная мать во время этого рассказа; как передать весь гнев, бушевавший в ее душе против ненавистной похитительницы ребенка, виновницы стольких несчастий!
Но в эту минуту она почувствовала себя неспособной открыть истину Ольге; губы ее отказывались сделать это. Наклонившись к дочери, она тихо сказала:
— Чтобы ответить на твои вопросы, мне придется говорить о грустных вещах. Отложим лучше это объяснение до завтра. Тогда мы обе будем спокойнее. Знай только, обожаемое дитя мое, что моя любовь и любовь Ричарда создадут вокруг тебя ограду, непроницаемую для людской злобы. Надеюсь, что среди нас ты найдешь мир душе своей. В настоящую же минуту тебе необходимо лечь в постель и заснуть. Я тоже отдохну немного. Обеих нас утомило сильное волнение. Ольга послушно последовала этому совету. Так как она была действительно разбита и утомлена как физически, так и нравственно, то скоро заснула глубоким тяжелым сном.
Убедившись, что Ольга уснула, Ксения Александровна прошла в спальню, где сидел Ричард. Сестра милосердия приготовляла компрессы. Молодая женщина села в ногах кровати и со смешанным чувством горечи и жалости смотрела на раненого, который метался в бреду на постели. С его губ беспрестанно срывались имена Ксении, Ольги и Виолеты, перемешивались с мольбами о прощении, с любовными речами и хриплыми возгласами: «Пить!»
В памяти Ксении с болезненной ясностью встали первые дни ее брачной жизни с Иваном Федоровичем, когда она наклонялась к нему и, приподняв слегка его голову, давала ему пить.
Тогда он тоже был ранен тою же самой преступной женщиной, которая похитила их ребенка и довела Ивана Федоровича до преступления. Неужели божественное правосудие никогда не поразит это бесчестное создание, принесшее в жертву своей ничем не мотивированной мести столько человеческих существ и осудившее их на такие страшные нравственные страдания.
Не будучи в силах справиться с собой, Ксения Александровна разрыдалась. Муж тотчас же увел ее в смежную комнату и, чтобы отвлечь ее мысли, начал обсуждать с ней происшедшие события. Он советовал Ксении Александровне увезти Ольгу к ним, как только она проснется, так как ей невозможно оставаться в доме Ивана. Он просил также купить ей полное приданое, так как ее настоящий гардероб положительно ему ненавистен.
— Сам я должен оставаться здесь. Положение Ивана настолько серьезно, что я не могу бросить его одного. Тебе же легче будет открыть правду несчастной Ольге вдали от этого рокового места.
Сердце Ксении Александровны болезненно сжалось, но, тем не менее, она твердо решилась в этот же вечер открыть ей правду, так как весь дом знал, что пропавший ребенок найден, и роковая истина могла дойти до нее стороной, без всякой подготовки.
После обеда Ксения Александровна ездила делать необходимые покупки для дочери. Она вернулась такой утомленной, что решила прилечь отдохнуть. Молодая женщина чувствовала себя разбитой и понимала, что ей надо собраться с силами для предстоящего разговора.
Оставшись одна в своей комнате, Ольга села у окна и стала смотреть на улицу. Пешеходы и экипажи сновали взад и вперед по улице, но бедное дитя нисколько не интересовалась этим. Грусть и тоска овладели ею. Она предчувствовала какое-то еще неизвестное несчастье, нависшее над ее судьбой, и ее сердце болезненно сжималось. Спустившиеся сумерки еще больше увеличивали ее угнетенное состояние.
Борис, который был в комнате с Ольгой, говорил ей:
— Дядя Ричард, слава Богу, здоров, но он второй муж нашей мамы. Как ты не знаешь, что наш отец — Иван Федорович, первый муж, с которым мама развелась. Он ранил себя случайно, разряжая пистолет. Ты его уже видела? Ты…
Борис с испугом замолчал, так как Ольга дико и пронзительно вскрикнула. Она вскочила с дивана и прижала обе руки к высоко вздымавшейся груди. В широко раскрытых глазах ее светился ужас. Вдруг лицо ее залил темный румянец, черты исказились и, вскинув руками, как бы ища поддержки, она упала на пол, точно сраженная громом.
На этот безумный крик, усиленный еще криком ужаса Бориса, сбежались люди. Ольгу подняли и перенесли на кровать. Когда ее укладывали, вошла Ксения Александровна; она была бледна, как смерть. Ей было достаточно нескольких слов, чтобы понять, что случилось.
Когда Ольга очнулась, она никого не узнавала. Она то горела, как уголь, то впадала в полное изнеможение, и тело ее холодело. С ее губ время от времени срывались следующие слова:
— Я проклята! Оставьте меня!..
Призванные доктора объявили, что у нее нервная горячка, осложненная воспалением мозга, и что жизнь ее в опасности.
* * *
Два дня спустя после описанных выше событий, Юлия Павловна Гольцман сидела в своей комнате перед зеркалом и была занята новой прической, вырывая между прочим седые волосы, в изобилии серебрившие черные локоны, как вдруг к ней стремительно ворвалась дочь и с видимым волнением села на стул.
