– Стало быть, вы утверждаете, что между доктором и вашей женой существовала интимная связь, даже несмотря на ее болезнь?
– Да, она сама невольно признала это во время последней нашей ссоры.
– И вы подозреваете, что доктор имеет в этом деле свой интерес?
– Да, подозреваю. И даже представляю, что он, вероятно, надеется получить доступ к капиталам после завершения этой скандальной истории. Ведь очевидно, что грядет бракоразводный процесс. Варвара Платоновна останется хозяйкой положения, и он лелеет мысль занять вакансию супруга. Это раньше, при жизни Платона Петровича, такие идеи казались несбыточными, а теперь все переменилось.
– Странно, ведь Литвиненко не беден. Он очень известен в столице. И даже, как я узнавал, печатался в медицинских изданиях за рубежом.
Его чрезвычайно ценят коллеги за высокий профессионализм. Непонятно, зачем ему влезать в темную и запутанную историю?
– Большие деньги кого хочешь собьют с толку!
– Это вы, простите, и себя имеете в виду?
– Себя-то в первую очередь! Подлецом оказался, смалодушничал, предал любимую женщину, а теперь она и вовсе в тюрьме по моей вине!
– Отчего, же по вашей?
– Оттого, что я не могу доказать, что не убивала Маргарита Павловна своего мужа. Я своими глазами видел этот злосчастный чай. Но и я в него не сыпал ничего! Хотя, каюсь, был грех, желание посолить колдовским зельем. Да Господь. уберег!
– А почему я должен вам верить?
– Да потому, что я сам вам об этом и рассказал, а мог бы и умолчать. Но тогда вся вина опять же ложится на невинную Марго! – Он закрыл лицо руками, и следователю показалось, что он плачет.
Сердюков задумался. Гривин был ему неприятен, несмотря на внешнюю красоту и импозантность.
Одно казалось искренним – его любовь к заключенной в камеру Прозоровой и желание вытащить ее оттуда. Они поговорили еще немного, и полицейский уехал, дав понять собеседнику, что их встреча не последняя, и оставив Дмитрия Ивановича в большом страхе и смятении.
Отобедав дома, Константин Митрофанович отослал с запиской своего человека. Сам же пешком направился в Летний сад и стал прохаживаться по аллеям. Мимо Сердюкова пробегали шумные дети, хлопотливые няньки ворковали над своими питомцами, нарядные дамы демонстрировали свои наряды. Молодые офицеры, блестя эполетами, легко гарцевали по дорожкам для верховой езды… В этой разодетой и праздной толпе Константин Митрофанович чувствовал себя нелепым, лишним. Разглядывая скульптуры и плавающих в пруду лебедей, он пытался внушить себе, что он пришел сюда не только на встречу с агентом, но и для общения с прекрасным. Агент, кстати, тоже принадлежал к прекрасной половине человечества. Но с большой натяжкой. Мужеподобная усатая дама очень скоро возникла на пути полицейского и низким голосом, не лишенным приятности, произнесла:
– Такой интересный мужчина ив одиночестве!
Всякий раз, когда она произносила эту условную фразу, Сердюков понимал, что понятие «интересный мужчина» к нему не относится. Но всегда верил в эту игру. Изображая легкомысленную парочку, они двинулись в номера, всегда резервируемые полицией для «служебных надобностей». Их ждала комната, имевшая неизменные черты подобного рода заведений. На стенах следы давленых клопов, на разбитой кровати покрывало с подозрительными пятнами, прожженный ковер на выщербленном полу, кувшин с трещиной. Все это вызывало большое омерзение у следователя и негодование по поводу того, в каких условиях приходится работать. Однако снять номер поприличней за собственные деньги ему и в голову не приходило. Они вошли и стали без предисловий разоблачаться. Причем Константин Митрофанович ограничился снятием лишь форменных штанов. Верхняя же часть его одежды им не снималась для того, чтобы не терялось ощущение присутствия на работе. Усатая медсестра из клиники Литвиненко давно (а это была именно она) совмещала два богоугодных дела. Помощи страждущим от недугов телесных и помощи государственной полиции в борьбе с недугами общественными. Причем вторая тайная миссия приносила ей двойное удовольствие. Конечно, она получала некие суммы, нелишние при ее скромных доходах. Однако гораздо трепетней сия неотразимая Венера относилась к самому факту непосредственного общения с «их благородием».
Сердюков получал от этих животных совокуплений странное чувство, где степень омерзения непонятным образом трансформируется в физическое удовлетворение. Тем более что настоящей дамы сердца у этого мастера уголовного сыска не было.
Коридорный принес поднос с мадерой и закуской; Венера, такая агентурная кличка значилась у медсестры в полицейских документах, приступила к обстоятельному донесению.
– Как вы и приказывали, Константин Митрофанович, я за доктором в последнее время следила неотлучно. И те люди, которые вас интересовали, появлялись. Не в клинике он с ними встречался, а в разных других местах, я в рапорте своем все адреса-то указала. Правда, разок, было дело, забегал один и в клинику. Удачно случилось, в мое дежурство. Я гостя этого узнала по карточке, что вы мне показывали. Он, глупый, бороденку приклеил и усы, очень нелепый вид имел! Но я все равно его признала! У меня зрение острое! – Она довольно засмеялась грудным смехом, плотоядно посматривая на Сердюкова.
Тот терпел и маялся, его эстетическое чувство сильно страдало. От огромного тела дамы шел терпкий дух пота и дешевых духов.
– Так я и говорю, – продолжала собеседница. – Я разговор их подслушала. Вы правы. Партию пистолетов ждут из-за границы.
– Значит, не угомонились после арестов, жди новых покушений! Ведь какое зло, эти, с позволения сказать, революционеры! Как дракон! Одну голову отрубишь, вырастают две! Изловили сотни три, камер не хватает, а они все расползаются по столице. По другим городам! Бедная Россия-матушка! – Следователь хлопнул себя по колену и отхлебнул чуток из стаканчика, но только самую малость.
– Да, да! – закудахтала Венера, заталкивая в рот очередной кусок лососины и причмокивая яркими губами.
Пока дама насыщалась, Константин Митрофанович размышлял. На самом деле, несмотря на некоторую карикатурность внешнего вида, Венера имела репутацию толкового агента. У нее были верный глаз, цепкий ум, прекрасная память. Литвиненко висел у полиции на крючке очень давно. В юности молодой человек баловался опасными знакомствами, но не по идейным соображениям, а так, для остроты жизни, которой ему, толстому и абсолютно благополучному барчуку из приличной семьи, отчаянно не хватало. Полиция следила за ним, как за многими подозреваемыми в неблагонадежности лицами.
Но доктор умудрился остаться в стороне от участия в терактах, волной прокатившихся по стране.
