— Блаженные воспоминания, ваше высочество! Казалось бы, всего лишь душистый розовый листок, а между тем он стоил мне нескольких тысяч! — воскликнул он смеясь и бросил записку назад в ящик, после чего вынул свернутые в трубку бумаги, перевязанные черной лентой. — Вот, мой друг! — сказал он, передавая рулон Майнау, который тотчас же развязал его.
— А вот, прямо сверху лежит распоряжение дяди Гизберта относительно Габриеля! — воскликнул Майнау, беря маленькую бумажку. — Это, верно, последнее письменное выражение его воли?
— Да, это была последняя его воля, — с невозмутимым спокойствием подтвердил гофмаршал, возвращаясь к своему креслу.
Майнау взял еще несколько листков и разложил их рядом на столе.
— Странно! — заметил он. — Это последнее распоряжение, как я слышал, было написано им за несколько часов до его смерти, а между тем здесь тот же его неизменный своеобразный почерк — приближение смерти не лишило твердости его руку! Тем лучше, иначе можно было бы усомниться в неподдельности этой незасвидетельствованной записки.
Герцогиня с любопытством взяла у него из рук листок.
— Характерный почерк, но его трудно разобрать, — заметила она. — «Я предназначаю Габриеля для духовного звания; он должен идти в монастырь и молиться там за свою падшую мать», — читала она, запинаясь.
— Не хочешь ли и ты, Юлиана, взглянуть на это последнее распоряжение умершего? — небрежно обратился Майнау к молодой женщине, которая стояла за пустым креслом, положив руки на его спинку.
Очевидно, он хотел пристыдить ее, Лиана чувствовала это и потому даже не подняла глаз. Никто из присутствующих не понимал значения этой сцены, только для нее каждое слово было ударом метко направленного ножа. Зачем она была так неосторожна, приподняв завесу тайны, которую раскрыла ей Лен? Майнау держал перед ней две записки, и она, не дотрагиваясь до них, внимательно сравнивала их. Это был одинаковый почерк до мельчайших деталей, и притом такой своеобразный, что подделать его было бы немыслимо, и все же…
Вошедший лакей подал Майнау на серебряном подносе визитную карточку и тем самым разрядил обстановку.
— Ах да! — воскликнул гофмаршал, хлопнув себя по лбу. — Я совсем забыл, Рауль! Час тому назад сюда приезжал молодой человек и так непринужденно вышел из экипажа, точно имел намерение здесь остаться… Он даже утверждал, что приехал по твоему приказанию, и, если бы мне не выпало несказанное счастье встретить ее высочество, я принял бы его, чтобы узнать, в чем дело.
— Действительно, он здесь останется, дядя: это новый наставник Лео, — равнодушно ответил Майнау, аккуратно складывая бумаги.
Гофмаршал наклонился вперед, будто не расслышал слов племянника.
— Я, кажется, не так понял тебя, любезный Рауль, — проговорил он медленно, точно взвешивая каждое слово. — Неужели ты действительно сказал «новый наставник Лео»? Быть может, я так долго спал или был в горячке, что ничего об этом не знаю?
Майнау саркастически усмехнулся.
— Все решилось довольно быстро, дядюшка. Мне раньше рекомендовали этого молодого человека, и теперь, когда он мне понадобился, я вызвал его сюда. К счастью, он был свободен и приехал двумя днями раньше назначенного мною срока. И я досадую из-за того, что не смог заранее предупредить тебя о его приезде.
— Это не изменило бы моего отношения к этому, и вот что я скажу тебе: этот свалившийся как снег на голову молодой человек не останется в Шенверте!
Майнау еще держал в руках бумаги, намереваясь положить их обратно в ящик письменного стола. При последних неслыханно дерзких словах старика он вдруг повернулся к нему, и дамы опустили глаза при виде искаженного гневом прекрасного лица Майнау.
Гофмаршал внешне никак не выказал своего волнения, кроме того что выставил вперед подбородок, а его пальцы судорожно сжимали пунцовый носовой платок.
— Могу ли я, по крайней мере, узнать, что побудило тебя так внезапно… совершить государственный переворот? — спросил он.
— Ты сам бы мог ответить на этот вопрос, дядя, — сказал Майнау, сдерживая гнев. — Я уезжаю надолго, как уж давно известно всем и каждому; баронесса едет в Рюдисдорф, она не будет больше заниматься с Лео. — Последние слова Майнау произнес с такой холодностью, что герцогиня подняла глаза и бросила торжествующий взгляд на молодую женщину, которая продолжала спокойно стоять на прежнем месте. — И, что для меня всего важнее, — продолжал Майнау, — мы не можем требовать от господина священника и зимой так же часто посещать Шенверт, чтобы давать Лео уроки Закона Божия.
— Ну, уж этого я понять не могу! Да, я думаю, ты и сам не считаешь эту причину главной! Ты отлично знаешь, что его преподобие совсем недавно соглашался обучать Лео и другим предметам.
— О, это я хорошо помню! — сухо отозвался Майнау. — Но я так боюсь неправильного преподавания всеобщей истории и естественных наук, что лишь выскажу ему свою благодарность за его доброту и самопожертвование.
— Господин барон! — воскликнул священник, вскочив с места.
— Что угодно вашему преподобию? — медленно, с презрением, спросил Майнау и смерил его гневным взглядом.
Презрение в его голосе прозвучало до того ясно, что придворный священник в бешенстве сделал резкое движение, но гофмаршал схватил обеими руками его руку, стараясь снова усадить его.
— Рауль, я не понимаю тебя! Как можешь ты так оскорблять духовника ее высочества, да еще в присутствии самой герцогини! — воскликнул старик, задыхаясь.
— Оскорблять? Разве я говорил о подложных векселях или о чем-нибудь подобном?.. Неужели ты считаешь, что католический богослов может представлять вещи такими, какими они являются на самом деле? Не должен ли он категорически отрицать многое, что ясно как день и непреложно, как дважды два четыре, чтобы остаться верным своему учению?
Гофмаршал всплеснул руками и откинулся на спинку кресла.
— Бога ради, Рауль, я еще никогда не слыхал от тебя ничего подобного!
— Ну да, — отозвался, пожимая плечами, Майнау, — ты прав: я в это никогда не вмешивался. Но мне представляются очень слабыми доводы и оружие противника, который в крайнем случае укрывается за своим щитом с девизом: «Для Бога нет ничего невозможного». Да и что за охота умышленно раздражать себя, когда любишь Божий мир и хочешь наслаждаться им? Я решился пойти на радикальные меры вследствие неудавшейся попытки уничтожить колдунью в индийском саду — попытки, едва не лишившей зрения моего сына. Я не доверяю такому преподаванию Закона Божия, которое приводит к столь плачевным последствиям, и нахожу, что нужно, не теряя времени, заняться серьезным образованием молодой головы, потому что старых голов, не одна тысяча которых тяготит нашу землю, уже невозможно переделать.
