Вынести это было выше ее сил, и Анна потеряла сознание, чем испугала малыша, и тот принялся плакать и звать на помощь, но его голос доносился до нее поначалу сквозь стойкую пелену, а потом и вовсе исчез — словно прислышался, а всё произошедшее — привиделось ей.
Очнулась Анна так же внезапно, как и отошла. И первый, кого она увидела, был Северино. Вождь сидел против нее, скрестив ноги, разделенный с Анной пламенем небольшого костра, дым от которого уходил вверх в отверстие в сферическом потолке дома. Сейчас на лице Северино уже не было прежней раскраски, и Анна поняла, что не может угадать, сколько ему лет. Судя по рассказу старика-индейца, Северино было за шестьдесят, но он казался молодым, и его взгляд свидетельствовал об огромной физической и внутренней силе.
— Я не понимаю, — прошептала Анна, приподнимаясь и садясь на колени, ибо так единственно было удобным находиться в этой не высокой хижине.
— Мой русский — такой плохой? — спросил Северино.
— Нет-нет, — поспешила успокоить его Анна, хотя вождь не проявил и тени волнения, — я не понимаю, кто узнал меня?
— Мой сын, — пояснил Северино. — Он узнал тебя, и теперь ты — его мать. Завтра мы устроим праздник в честь твоего возвращения.
— Но я — не его мать и не ваша жена! — воскликнула Анна.
— Это легко исправить, — так же невозмутимо сказал вождь, снимая с шеи какое-то украшение — подвеску на кожаном шнурке. — У тебя есть такая? Мы должны обменяться ими и сказать: луна и звезды — свидетели нашего обещания в верности.
— Такой — нет, — покачала головою Анна, стараясь удержаться от слез и снимая с шеи свою цепочку — с медальоном, — но есть другая. Возьмите ее, она открывается.
— Что это? — спросил Северино, разглядывая прядь белокурых волос, так похожих на волосы его сына.
— Это память о моих детях — у меня есть сын и дочь, — тихо сказала Анна, решаясь, наконец, поднять глаза на вождя и смотря ему прямо в лицо. — Я должна была оставить их ненадолго, но меня похитили, и теперь они плачут, не зная, где их мать.
— Тот человек сказал, что ты принадлежишь ему, — по-прежнему невозмутимо сказал Северино, тоже не отрывая взгляда от лица Анны, и она чувствовала, что он пронзает ее глубоко, как будто пытаясь проникнуть в самые потаенные уголки ее души.
— Твой друг солгал тебе! — воскликнула Анна. — Он тайно увез меня. Я не принадлежу ему. Я — баронесса Анастасия Корф.
— Баронесса? — Северино, кажется, впервые удивился. — Что это значит?
— Мой отец, — волнуясь, пояснила Анна, — был очень важным человеком, и мой муж тоже.
— У тебя есть муж? — после паузы промолвил Северино, и в его голосе Анне почудился вздох.
— Мой муж погиб, — не смогла солгать ему Анна и тут же добавила, — но я должна была опять выйти замуж и ехала к своему новому мужу. Он ждал меня на острове в океане, пока твой друг не похитил меня…
— Ты ошибаешься, — мягко прервал ее вождь. — Тот человек — не друг мне. Он приезжал на фиесту и привозил для нас чай. Люди из Форта-Росс научили нас пить чай. Они были добры к нам.
— Почему же тогда ты желаешь мне зла? Ведь я — тоже русская, как и те люди из крепости? — спросила Анна.
— Я не желаю тебе зла, я хочу счастья — для тебя, для себя и нашего сына, — сказал Северино.
— Но у меня уже есть сын! — взмолилась Анна. — И я никогда не смогу забыть его, и никогда не смогу быть тебе хорошей женой. Потому что каждый день буду думать о тех, кто потерял меня. О моей дочери, о сыне, о моем новом муже.
— Мне почему-то знакомо твое лицо, — без всякой связи с ее словами вдруг сказал Северино.
— Я знаю, что похожа на твою жену, — вздохнула Анна. — Но я прошу тебя, вождь, — подумай! Она — не я, и я не могу заменить тебе ее.
— Боги сказали — вода забрала ее, вода приведет ее обратно, — ровным и бесцветным голосом сказал вождь, и Анна вздрогнула — до сих пор он говорил с нею мягко, и бархатные интонации его властного голоса очаровывали, и такая перемена могла означать только одно — худшее. — Ты пришла тогда, когда ушла она, ты — такая же, ты добрая, у тебя светлые волосы, и твой голос журчит, как ручей. Ты — она, и я больше не потеряю тебя.
— Мне рассказали о тебе, вождь, — собравшись с мужеством, промолвила Анна, — и я думала — ты человек благородный и справедливый. Но как ты можешь стать счастливым, обрекая близких мне людей на горе и отчаяние?
— Ничего, ты привыкнешь, — тихо сказал Северино и затушил огонь водою из стоявшей слева от него круглой глиняной миски. А потом он приподнялся, протягивая к Анне руку — она была смуглая и очень сильная.
— Отпустите меня, — решительно сказала Анна, — я принадлежу другому, и никто ни когда, кроме него, не будет иметь власти надо мной.
Она не видела, изменилось ли что в лице вождя — в хижину проникал лишь свет заходящего солнца, рассеянный и неяркий. Анна закрыла глаза, но ничего не случилось — Северино со словами «Странно, так странно, мне знакомо твое лицо» вышел и закрыл за собою полог дверного проема. И потом к ней приходила только одна девушка — она помогла ей умыться и принесла еду: никогда прежде Анна не ела таких лепешек — тонких, хрустящих из желтого теста. Индианка все делала молча и не поднимала на Анну глаза, А когда Анна хотела остановить ее, удержав за локоть, и спросить о своем спутнике, девушка плавным движением выскользнула из ее пальцев и так же бесшумно удалилась.
Всю ночь Анна боялась заснуть — ей повсюду мерещился призрак гиганта-вождя, но вечер сменила ночь, за ночью пришел рассвет, а ее по-прежнему никто не беспокоил. Только все та же девушка заходила в ее хижину и опять принесла Анне воды и еду. И предоставленная самой себе Анна все спрашивала себя — что могло означать ее затворничество? Северино больше не появился к ней, и Маркелов как сквозь землю провалился. Быть может, осознав, что его обманули, вождь решил расправиться с ним? Или Маркелов, почувствовав, что ничего из его затеи не вышло, бежал, куда глаза глядят — под защиту испанцев? И даже мальчика больше не приводили к ней.
До обеда Анна так и не решилась покинуть свое убежище, ибо не была уверена, что ее выход может быть встречен индейцами одобрительно, — лежала на циновке, крытой домотканной материей, и думала о том, что могло ждать ее в будущем? Она уже давно поняла, что случайностей — нет. И назначая нам пути, Господь ведет нас не бесцельно, а истинно. Но какую истину должна была открыть Анна для себя? К чему следовало ей быть готовой? И можно ли вообще быть готовым к неожиданностям, каковых и так судьба уготовила ей уже довольно и немало?
Мысленно Анна вернулась в те дни, когда начались ее мытарства — тихая жизнь в поместье с опекуном закончилась на балу у Оболенского. Выйдя из тени отцовской (ибо именно так Анна относилась к своему опекуну) сердечности, она сразу же попала в мир, полный интриг и тревоги, где ненависть соседствовала с любовью, а искренность с подозрительностью. Мир, в котором она поначалу не была свободна, а когда пришла свобода, то оказалось, что Анна осталась одна — те, кого она любила, либо умерли, либо возненавидели ее, и Двугорское, которое Анна считала своим домом, стало для нее тюрьмой или камерой пыток. И только тогда, когда, сломав в себе гордыню, Владимир признался, что любит ее, и она оценила силу этого поступка, все понемногу наладилось. Но потом жизнь снова сделала резкий поворот, и теперь Анна хотела знать, что может остановить напасть этих новых бед, потерь и недоразумений, которые затягивали ее, точно в трясину?
