В этот момент снаружи послышался шум приближавшегося экипажа, бряцание оружия и громкие крики.
Симон с беспокойством обернулся к двери.
— Сойди с трибуны, — сказал ему председатель, — я лишаю тебя слова.
Симон подчинился.
Тут вошли жандармы, сопровождаемые толпой любопытных, которая быстро была оттеснена назад; они втолкнули в зал судилища какую-то женщину.
— Это она? — спросил Лорен у Мориса.
— Да, да, она самая, — ответил тот. — Несчастная женщина, она погибла!
— Цветочница! Цветочница! — шептались любопытные на трибунах, — это цветочница!
— Я требую, чтобы прежде всего дала свидетельские показания тетка Тизон! — вопил сапожник. — Ты ей приказал говорить, председатель, а она все еще молчит.
Тетку Тизон вызвали на трибуну, и она начала свой страшный и обстоятельный донос. По ее словам, виновна была цветочница, а Морис и Лорен являлись сообщниками.
Донос этот произвел впечатление на публику в зале.
Симон торжествовал.
— Жандармы, приведите сюда цветочницу! — крикнул председатель.
— О, это ужасно! — прошептал Моран, закрыв голову руками.
Привели цветочницу, и она встала у трибуны, напротив тетки Тизон, чье свидетельство только что превратило обвиняемую в преступницу.
Вошедшая подняла вуаль.
— Элоиза! — воскликнула тетка Тизон. — Моя дочь… Ты здесь?..
— Да, матушка, — тихо ответила молодая девушка.
— А почему жандармы привели тебя сюда?
— Потому что меня обвиняют, матушка.
— Тебя… обвиняют? — воскликнула с тревогой тетка Тизон. — Кто?
— Вы, матушка.
На шумный зал внезапно обрушилась страшная, гробовая тишина. Боль от этой ужасной сцены проникла в сердце каждого из присутствующих.
— Ее дочь! — доносилось еле слышное, как будто издалека, перешептывание. — Ее несчастная дочь!
Морис и Лоран смотрели на обвинительницу и обвиняемую с чувством глубокого сострадания и почтительной скорби.
Симон хотел дождаться, чем же кончится эта сцена, и надеялся, что Мориса и Лорена обвинят в соучастии; он старался не попасться на глаза тетке Тизон, которая ошеломленно оглядывалась по сторонам.
— Как зовут тебя, гражданка? — спросил председатель, сам взволнованный происходящим.
Девушка была спокойна и, казалось, смирилась со своей судьбой.
— Элоиза Тизон, гражданин.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Где ты живешь?
— На улице Нонандьер, двадцать четыре.
— Это ты продала гражданину Ленде — вот он сидит на скамье — сегодня утром букет гвоздик?
Девушка повернулась к Морису и, посмотрев на него, ответила:
— Да, гражданин, я.
Тетка Тизон взглянула на дочь глазами, полными ужаса.
— Знала ли ты, что в каждой из этих гвоздик была записка для вдовы Капет?
— Знала, — ответила обвиняемая.
По залу прокатились возгласы ужаса и удивления.
— Почему ты предложила эти гвоздики гражданину Морису?
— Потому что увидела на нем шарф муниципального гвардейца и догадалась, что он идет в Тампль.
— Кто твои сообщники?
— У меня их нет.
— Как! Ты одна составила этот заговор?
— Если считать это заговором, то одна.
— Гражданин Морис знал…
— … что в цветах спрятаны записки?
— Да.
— Гражданин Морис — муниципальный гвардеец. Он может видеть королеву с глазу на глаз в любое время дня и ночи. Если бы гражданину Морису нужно было что-то сказать королеве, ему незачем было писать: он мог просто с ней поговорить.
— Раньше ты знала гражданина Мориса?
— Я встречала его раньше в Тампле, когда еще жила там с моей бедной матерью, но не была с ним знакома.
— Видишь, презренный! — воскликнул Лорен, грозя кулаком Симону (ошеломленный таким поворотом дел, он опустил голову и старался незамеченным выскользнуть из зала). — Видишь, что ты наделал?
Все взгляды обратились на Симона: они выражали крайнее негодование.
Председатель продолжил допрос:
— Поскольку ты вручила букет, поскольку ты знала, что в каждом цветке спрятана записка, ты должна также знать, что в ней было написано!
— Конечно, я знаю это.
— Хорошо, тогда скажи нам, что же было в записке?
— Гражданин, — твердо произнесла девушка, — я сказала все, что могла, а главное — что хотела сказать.
— Ты отказываешься отвечать?
— Да.
— Знаешь, что тебя за это ожидает?
— Да.
— Может быть, ты надеешься на свою молодость и красоту?
— Я надеюсь только на Бога.
— Гражданин Морис Ленде, — сказал председатель, — гражданин Гиацинт Лорен, вы свободны. Коммуна признает вашу невиновность и отдает должное вашему патриотизму. Жандармы, отведите гражданку Элоизу в тюрьму здешней секции.
При этих словах тетка Тизон, казалось, проснулась, испустила жуткий крик и хотела броситься к дочери, чтобы в последний раз обнять ее, но жандармы не позволили ей это сделать.
— Я прощаю вас, матушка! — закричала девушка, когда жандармы уводили ее.
Тетка Тизон дико завопила и упала замертво.
— Благородная девушка! — взволнованно и печально прошептал Моран.
Следом за событиями, о которых мы только что поведали, к ним добавилась еще одна сцена — как бы дополнение к мрачным поворотам этой драмы.
Тетка Тизон, сраженная тем, что произошло, покинутая теми, кто пришел с ней в зал (ведь есть что-то отвратительное даже в невольном преступлении; но еще более преступно, когда мать убивает собственное дитя, пусть даже в избытке патриотического рвения), оставалась какое-то время в полной неподвижности; потом подняла голову, ошеломленно огляделась и, увидев, что осталась совершенно одна, с криком бросилась к дверям.
Там оставалось еще несколько человек из числа самых любопытных и настойчивых. Узнав ее, они посторонились, показывая на тюремщицу пальцем и говоря друг другу:
— Видишь эту женщину? Это она донесла на свою дочь.
Тетка Тизон закричала в отчаянии и бросилась в сторону Тампля.
Она пробежала треть улицы Мишель-ле-Конт, когда перед ней появился какой-то человек, преградил ей дорогу и, закрыв лицо плащом, сказал:
— Ну, ты довольна, что убила собственное дитя?
— Убила свое дитя? Убила свое дитя? — воскликнула бедная мать. — Нет, нет, этого быть не может.
— И тем не менее это так, потому что твоя дочь арестована.
— Куда ее отвезли?
— В Консьержери, оттуда отправят в Революционный трибунал, а ты знаешь, что бывает с теми, кто туда попадает.
