– Кто тебя растирал?
– Не знаю.
– Все ясно. Что-то подсыпали тебе в вино за ужином, а потом использовали записи твоей матери, чтобы чем-то затуманить тебе мозги. На тебе нет ни синяков, ни царапин, значит, ты все-таки сама спустилась по лестнице, а потом потеряла сознание.
– Кто-то был на балконе.
– После того как все ушли в церковь?
Ник отодвинулся, чтобы заглянуть ей в лицо. Она помедлила, радуясь, что он не выпускает ее руку из своей.
– Наверное, мне приснилось, но мне показалось, что там кто-то стоит и смотрит на меня, когда я уже лежала на ступеньках.
Она постаралась еще напрячь память, но безрезультатно.
– Кто, Томазина?! Кто приходил к тебе?
– Не знаю.
– Кто-то в плаще с маской Смерти вместо лица?
Томазина не знала, то ли ей плакать, то ли смеяться, потому что не поняла, шутит Ник или издевается над ней.
– Я тебя не виню за то, что ты мне не веришь. Этот человек должен был прийти потайным ходом, потому что дверь была закрыта.
Ник поежился и встал, опершись одной рукой о стену над ней.
– Потайной ход был открыт, это несомненно, человеком, который хранит остальные страницы из книги твоей матери.
– Я везде их искала. И мамино письмо тоже. Тебе миссис Марджори рассказала, что Фрэнси его нашла?
– Да. Ты действительно везде смотрела?
– Во всех комнатах. – Она покраснела, вспомнив сцену в спальне Майлса. – Я даже помешала любовному свиданию Фрэнси и Майлса.
– А… Теперь понятно.
– Что понятно?
Он отвернулся, словно его что-то очень заинтересовало на другой стене.
– Понятно, почему ты такая выскочила из его спальни.
– А почему же еще? – У нее округлились глаза от догадки. – О нет, Ник, нет, нет! Ни за что!
– Теперь знаю.
– Знаешь? Что?
Он придвинулся к ней поближе и улыбнулся.
– Томазина, я был в Лондоне. Теперь я знаю, как ты там жила. Кому угодно могла понадобиться книга твоей матери, но только не тебе.
Томазина, ничего не понимая, уставилась на него.
– Ты мне веришь только потому, что расспрашивал обо мне чужих людей?
Ей стало больно и обидно до слез.
– Ну же, Томазина, не плачь, ты не понимаешь. Я…
– Я все понимаю. – «Какая горькая правда», – подумала она. – Где ты собираешься сегодня спать?
– В своей постели.
– И тебе нужно мое тело?
– Томазина, ты же знаешь, но если…
– Ага, теперь я поняла. Поначалу ты хотел меня, потому что не мог превозмочь страсть к моей матери. Ведь у меня ее тело. Ты сам это говорил, и тебя это возбуждало. Я была нужна тебе вместо нее, а теперь я стала предпочтительнее, потому что я не ведьма. Слабенькое утешение!
– Томазина, я…
Она отвернулась к стенке.
– Уйди, Ник.
– Но…
Вернулась Марджори, и он замолчал.
– Оставь ее, сынок. Дай ей время прийти в себя.
– Он ушел?
Она ощущала одновременно облегчение и разочарование, а когда отчаяние готово было поглотить ее, на помощь пришла Марджори:
– Ненадолго. Поворачивайся и ешь.
Она принесла обещанный Ником сыр и черный хлеб, который Томазина очень любила в детстве.
– Мы поговорим завтра, – сказала Марджори, когда с хлебом и сыром было покончено. – Ник тебя не побеспокоит, ведь рядом Иокаста.
– Когда-то я готова была принять его на любых условиях, но с тех пор столько всего случилось… – прошептала Томазина. – Я не уверена, что смогу жить, постоянно одергивая себя, как бы он не подумал, что я дочь моей матери. Если он верит только чужим людям, как я могу надеяться, что он опять не заподозрит меня в чем-нибудь?
У Марджори не было ответа на этот вопрос, и она ушла, посоветовав Томазине еще поспать.
Когда Ник вернулся вечером, первое, что он услышал, – это смех его дочери. Она и Томазина сидели в саду и были чем-то очень заняты, поэтому не заметили его.
Ника это обрадовало так же сильно, как раньше огорчало, потому что он получил возможность понаблюдать за любимыми без помех. Томазина держала в руках палочку, которой выводила на земле буквы. Девочка смеялась потому, что в странных знаках, нарисованных Томазиной, видела что-то интересное.
– Змея! – воскликнула она, показывая на «S». Томазина вывела еще «Т» и «А».
– Все вместе они читаются как IOKASTA. Ну, давай! Попробуй сама.
Томазина дала ей палочку, и Иокаста, высунув от старания язык, тоже стала писать на земле.
Они по-настоящему нравились друг дружке. Ник это понял сразу. Иокаста полюбила Томазину с первой же встречи. Как же он был слеп, ведь в Томазине совсем ничего нет от ее матери…
Он перебрал в голове все, что случилось за это время, все свои несправедливые обвинения, подумав, что если он и не сразу разделался с заблуждением, то по крайней мере навсегда. Теперь надо добиться, чтобы Томазина его простила и опять поверила ему.
Может быть, уже слишком поздно? Эта мысль была для него мучительна. И все же! Он так часто испытывал ее любовь, что, может быть, от нее уже ничего не осталось?
– Ой, папа! – закричала Иокаста, заметив отца. – А я умею писать свое имя!
Томазина неуверенно подняла голову. Прежде чем Ник успел сказать хоть слово, она отвернулась, боясь, как бы он не отругал ее за то, что она проводит время с его дочерью.
«И в этом я тоже должен винить только себя самого».
Он взял Иокасту на руки и похвалил ее, не зная, как еще показать Томазине, что он чувствует.
Все дни и ночи, что Томазина провела в доме Ника, сохранялась иллюзия мира и покоя, несмотря на их трения между собой, которые, к счастью, они легко преодолевали. Гармония была нарушена на четвертый день, в четверг, когда Марджори, едва Ник и Иокаста вышли за дверь, сказала:
– Ночью будет полная луна. Я хочу пойти на сборище в Гордичский лес.
Томазина удивилась и испугалась, когда Марджори пересказала ей все, что слышала от Дороти Джерард.
– Я обязана положить этому конец, – заявила она. – Кто-то опробовал на тебе мазь, а ведь если бы ее было больше, ты могла бы умереть. Не хочу, чтобы мои друзья и соседи подвергались опасности! Теперь эти сборища вовсе не невинны. Впрочем, наверное, и раньше все было не так просто, как мне казалось.
– Ими руководила моя мать, а она никогда ничего не делала без умысла.
– Плохо, что они стали вызывать духа, но надеюсь, он больше не появится.
– Почему?
– Скорее всего, духом был Ричард Лэтам. Кому еще понравится морочить доверчивых женщин?
– Майлсу.
Томазина еще никому не рассказывала, что она нашла у него в комоде. И о своих подозрениях на его счет тоже.
– Если я его разоблачу – может быть, мы узнаем наконец всю правду.
– Вы подвергнете себя опасности.
– Одному Лэтаму я позволила выйти сухим из воды, боясь за свою семью, но второму я не могу этого позволить.
