Грудь и легкие не были повреждены. Дыхание его оставалось ровным и сильным. Его ноги действовали, как послушные пружины. Он мог еще держаться на ногах. И гордый сознанием своей силы, он рассмеялся своим молодецким смехом прежних славных дней.
Мало-помалу погоня утихла. Он услышал два выстрела. Вероятно, стреляли в кусты по какой-нибудь сомнительной тени. Потом людской шум растаял в глубине, и он немного замедлил шаги, уверенный, что сбил с толку погоню. Люди углублялись налево в лес по его ложным следам.
Ищи-Свищи до зари прибрел к лачуге Дюков. Постучал.
Малютка была одна в жилище. Старик со старухой набирали в миле от дома сучья, ночуя в лесу, чтобы не терять времени на ходьбу.
Она глядела на него злым, враждебным и вместе радостным взглядом. Ее волосы спадали ей на глаза, как хворост.
Он попросил можжевеловой водки. Но водки не оказалось. В его горле пересохло, как в печке. Он разом опорожнил ковш воды.
Малютка беспокойно и с любопытством оглядывала его со всех сторон, хмуря брови. Заметив струйку крови, она вскрикнула и, мигом вскочив к нему на колени, спросила:
— Лесники?
Он кивнул головой. От неимоверной боли не мог говорить. Стиснув зубы, задерживая дыхание от пронизывавшей с каждым вздохом боли, делая усилия, рассказал в двух словах о перестрелке, погоне, лесной чаще, где думал скрыться.
— Дай пить, — прибавил он. — Внутри словно ад.
На лице его усиливалась бледность. Он пошатнулся. Детское сердечко воспылало мужеством. Она кинулась к нему.
— Обопрись о мое плечо. Я поведу тебя.
Он ответил:
— К чему? Не так уж я плох.
Сопротивляясь охватывавшей его слабости, он вышел, сжимая ствол ружья, как посох. Она пошла за ним, полунагая, с тощими, выдававшимися из-под рубашки плечами, с подвязанными на животе лохмотьями юбки. Каждый раз, как он терял равновесие, она приближалась, поддерживая его своим телом, на своих сухих ногах, похожая на мальчика.
Они вступили в чащу. Ищи-Свищи испытывал страшную трудность пробираться сквозь густые ветви. Ему пришлось расчистить проход ножом после тщетной попытки проползти. Малютка храбро ступала голыми ногами, бесчувственными к уколам, по сучьям ежевики; подол ее юбки задевал позади нее за ужасные колючки.
Он упал на покрытый высокою травою бугорок; изнемогая, терял последние силы. Его рана, разбереженная бегом, пылала, как раскаленная огненная печь. Рукой нельзя было двинуть; она беспомощно болталась, вызывая ужасную боль. Пуля раздробила ключицу и застряла в ткани шейных мускулов.
Кровь текла непрерывно. Он приказал Малютке распороть ему куртку. Она послушалась. Он разорвал зубами сам кусок своей одежды и, вспомнив, что недалеко бил из земли студеный ключ, захотел, чтобы она намочила его разорванную куртку. И малютка долго бегала от ключа к нему, стараясь унять кровь из раны. И он затих.
Заря поднялась над лесом.
Малютка сидела в двух шагах от него. Ее сухие глаза с жалостью впивались в его обнаженное плечо. Это огромное тело смущало ее. Что-то горячее разливалось по ее жилам. Губы вздрагивали.
Он привскочил на своем ложе, попросил пить. В его движениях проглядывало безумие. Он быстро хлопал глазами, как бы силясь припомнить что-то. Крики сдавленной боли срывались с его губ. Вылетали слова проклятий, заглушенные вздохи истерзанного пыткой.
Малютка приносила ему воду в своих горстях. Свежесть воды успокаивала его на мгновение, но тотчас же он снова звал малютку, просил воды глухим и хриплым голосом, почти крича. Она бежала к источнику, снова возвращалась к раненому, подносила мокрые руки к его губам, и порой останавливалась перед ним, уперев руки в бока или приседала, запустив пальцы в свои спутанные волосы.
Плечо распухло. Вокруг зиявшего красного отверстия тело вздулось лиловатой каемкой. Полуденное солнце кидало огненные снопы лучей на эту горевшую язву. Он пополз под тень, издавая стоны при каждом движении, хотя малютка тихонько подталкивала его. И, ощутив на своем воспаленном теле прохладу от сени листвы, он взял малютку за руки с нежностью, и взглянув на нее, пробормотал:
— Мог ли я думать, дорогая, что ты будешь со мной в последние минуты?.. Ох, ох! Я умираю. Я чувствую, что это конец. Передай старой Зайчихе, пусть расскажет всем, что лесники меня убили. О, о! Сходи потом на ферму и передай поклон моей милой… Ты скажи ей…
Знойное солнце все выше поднималось на небе, озаряя землю, сжигая черную, как безутешное горе, листву. В чаще трещала ежевика, иссыхали кусты, и мука земли передавалась человеку.
Ищи-Свищи хрипел, как зверь, под яростным зноем, растравлявшем его рану, дико разъедаемую. Живой, он чувствовал, как распадалось его тело в общем гниении. Ужасная жажда иссушила его горло. Малютке приходилось беспрестанно бегать к источнику и приносить воду. Но из ее рук вода выплескивалась наполовину. Он показал ей на свою пороховницу. Малютка опустошила ее, и зачерпывала ею воду, как ковшом, поднося к его губам. Влага вливалась в него, словно целебный бальзам, на миг унимая боль.
Часы страданий сменялись часами покоя. Тень, казалось, сгущалась под деревьями. В красноватых лучах заиграла золотистая пыль. Солнце торжественно спускалось к закату. Теперь они реже перебрасывались словами. Хриплые звуки раздирали его грудь и раздавались чаще по мере приближения ночи. Малютка, этот тощий, вечно голодный волчонок, чутко прислушивалась к нему, забывая о пище и питье, но все в глубине ее существа переворачивалось, кричало, и она караулила его с верностью собаки, застыв на месте, не думая о голоде. Темный вечер окутал эту дикую парочку.
Порой он привскакивал и взывал о смерти.
— Мерзавцы! Хоть бы прикончили совсем! Разве я нехристь, чтобы так мучиться?
Голова его бессильно повисла, точно под тяжестью свинца. Он вскидывал руки, борясь с воображаемом врагом, и движения его были сильны и грозны. Порой выкрикивал имя Жермены, как будто вкушая наслаждение страсти, протяжно, глубоко, со всею нежностью своего существа, повторяя с сладким и грустным замиранием этот звук сотни раз. И Малютку тогда охватывало бешенство. Она лелеяла в своей дикой душе мечты о мщении той богатой девушке, которая оставляла его издыхать здесь.
Глубокий мир разлился по голубому простору. Словно покоем и благодатью вселенной напоен был воздух над величественным лесом. И ласкающий ветерок касался земли, таинственно шевелил листвой, казавшейся дрожащими и ищущими объятиями. Кустарники трепетали сверкавшим покровом блистаний. Родник журчал рыданиями любви. Темные кусты оживились множеством алмазных мигавших искр. Вокруг раздавались пламенные звуки. Звери визгливо выли на луну. Ночь осеняла благодатью обширного светлого неба обряды любви, скрытые в тайниках чащи.
