— Кого зовете? — спокойно спросила Макошь. — Здесь, кроме меня, никого нет.
— Выпусти, проклятая. — Казак попытался снять с плеча ружье, но покачнулся, выронил его, и ружье тут же затянуло в трясину.
Другой казак оказался смышленее. Он сам сбросил ружье и взмолился:
— Отпусти, Макошь, Христом Богом прошу!
— Безбожница я, — тихо напомнила она. — Чего при мне Бога-то поминать. Идите себе с миром. Да не возвращайтесь никогда.
Она повернулась и потянула за собой Сашу. Он изумленно отметил, что шли они той же тропинкой, да только никуда не проваливались, хоть почва под ногами и покачивалась. Оглянувшись, он увидел, что казаки выбрались кое-как из трясины и, охая, отправились восвояси.
— А как вернутся? — заволновался Саша. — Солдат с собой приведут.
— Не вернутся. И не вспомнят даже, что с ними случилось.
Перед самым домом она остановилась, выпрямилась.
— Все про тебя теперь знаю. Больше тебя самого. Кобенила вчера. Думала судьбу обмануть. Не получается.
— Что ты делала? — не понял Саша.
— Предсказывала.
Он молча напряженно ждал, что она ему скажет, будто от ее слов зависела теперь его судьба.
— Не останешься ты здесь, — с грустью проговорила Макошь. — Вернешься. Но не к радости. И меня помянешь не раз.
— Значит, — начал Саша и осторожно посмотрел на Макошь — не ровен час, снова почва под ногами закачается, — значит, ты… отпустишь меня?
— Нет, — выкрикнула Макошь гневно. — С тобой отправлюсь. В Киев, к сестре. — Подумала и прибавила грустно: — К людям.
Всю следующую неделю занимались приготовлениями. Макошь смазала ружье, вытащила банку с медвежьим жиром — на дорогу. Достала откуда-то из-под пола мешок с вяленым мясом и легкие мешочки с травами, по вкусу похожими на чай. Дорога предстояла долгая, трудная, опасная. Никто, кроме бродяг и беглых каторжников, по Сибири не шатался, а те, ополоумев от голода, запросто могли путников приговорить и в пищу употребить.
Как-то на поляне появился сморщенный старик с пером возле уха. Он говорил на незнакомом языке, и Макошь вроде бы рассердилась на него, а прислушившись, улыбнулась. Старик протянул ей мешочек — и пропал, как в воду канул.
— Это здешнего народа колдун. Шаманом зовется. Прознал, что я уезжаю. Радуется, денег принес, песку золотого. Просит, не возвращайся больше.
— Почему?
— Потому что его сын на мне жениться хочет. А ему нужно шаманом быть. Шаман жениться не может.
— А ты?
— А я ему отказала. Нужно ведь кому-то шаманить. Я ведь знала, что скоро уеду…
— Откуда же?
— Кобенила, — отрезала Макошь.
Пока Макошь проводила дни в беспрестанных хлопотах, Саша был предоставлен самому себе. Его одолело безумие, которое настигает всякого беглого каторжника. Он думал о конечной цели, вместо того чтобы продумать каждый свой шаг. Он мечтал о встрече с Алисой, а сразу же за Уралом каторжников и бродяг вылавливала полиция, нещадно била плетьми и отправляла обратно — на каторгу.
Макошь заставила Сашу вытащить из дома большой сундук, а потом заперлась там и долго не показывалась. Саша сидел спокойно, но когда из дома раздались крики женщины, он заволновался, постучал в дверь, заглянул в крошечное окошко. Но дверь была заперта изнутри на засов, а сквозь слюдяное оконце ничего было не разглядеть. Лишь металась по комнате черная тень…
Через час с четвертью дверь отворилась, и Саша бросился внутрь. Перед ним сидела гладко причесанная черноволосая женщина, одетая как мещанка, в ней он с трудом узнал Макошь. Она выглядела изможденной и уставшей, но улыбалась ему легко.
— Помоги мне! — попросила она и, оперевшись о его плечо, вышла из дома. — Ну вот и все. Прощайте, матушка с батюшкой, — склонилась она перед домом до самой земли.
Тут же налетел ветер, сорвал лепестки с цветов, закружил. Зашумели листья деревьев, захлопали ветки. И все моментально стихло. Макошь выпрямилась. В глазах ее сверкали слезы, а в руке откуда-то появился факел. Она обходила дом и совала огонь под крыльцо, а потом забросила факел в комнату и заперла дверь. Саша смотрел, затаив дыхание, как дом превратился в огромную горящую головешку.
— А вот и я, — раздался голос рядом. — Пора?
У Саши сердце упало. Неужто снова казаки? Обернулся — нет, стоит молодец огромного роста, плечи — в аршин. Одет в дорогую рубашку из шелка, поверх наброшен сюртук дорожный. А в петлице — цветок полевой.
— Этот, что ли, Лада? — спрашивает молодец у Макоши.
— Этот, — отвечает она.
— Ну что, — говорит молодец, подходя ближе, — ныряй-ка, парень, в сундук, да побыстрее…
Глава 7
Пустой сейф (Алиса, 1850)
— Ты хоть мне намекни, для чего мы в такую глухомань отправляемся, — все приставала Алиса к Герману в карете.
Она полулежала у него на груди, покоясь в сильных объятиях, морщила носик, прыская от воспоминаний о пролетевшей ночи, вытягивала губы трубочкой для поцелуя и вела себя как ребенок — капризно и глупо. Сегодня она могла себе это позволить. Сегодня был ее день. Самый лучший день в ее жизни.
На исходе лета ночи становились холодными. Они мчались на почтовых в деревню со смешным названием Людиново, чтобы принять участие в каком-то торжестве на правах столичных гостей. Разумеется, Алиса ни на минуту не поверила, что Герман дружен с главой семейства. Он был не способен на дружбу. Он был слишком умен для такого пустячка. А умные люди не тешат себя надеждой на чье-то безусловное расположение. Они не знают постоянства.
Герман упомянул, что хозяин состоял в свите принца Ольденбургского, отчего Алиса вздрогнула и крепче прижалась к его груди. Принц был главой попечительского совета и навещал Смольный институт вместе со своей свитой. Герман сказал, что человек он не очень молодой, хотя азартный и полон сил и всевозможных замыслов. Замыслы его, направленные на благо России, не нашли понимания в придворных кругах, а потому он обратил их на благо самому себе. Еще Герман рассказывал о дороге из двух железных полос, по которой едет телега на колесах, но без лошади. Алиса слушала его с любопытством, а потом сладко зевнула и погрузилась в дрему.
За версту до Людинова Герман предложил пройтись пешком, полюбоваться здешними пейзажами. Воздух звенел прозрачной чистотой, раннее утро встречало их обильными росами. Алиса замочила оборки платья, но в карету возвращаться не пожелала. Неподалеку от дома отставного генерал-майора им повстречалась девушка, просто одетая, с ведром парного молока. Герман поклонился ей, в ответ она присела, сделала книксен, что забавно выглядело вместе с ведром, от тяжести которого она слегка покачнулась.
