Но я прошу вас, не опаздывайте.
— Постараюсь оправдать ваши надежды…
Поль-Джонс тихо пожал руку хозяину и исчез с легкостью гнома и шаловливой радостью школьника, сбежавшего с урока. Жиль проводил его взглядом. Как бы хотелось молодому человеку, не дожидаясь окончания вечера, уйти вместе с адмиралом и увидеть ту, что носила бретонское имя, будившее в душе Жиля какие-то странные воспоминания.
Его прекрасная память говорила, что он уже прежде слышал это имя, но не мог представить лицо человека, носившего его. Керноа? Кто он?
Где переплелись их судьбы? Старый Латюд вновь принялся за свои убогие россказни и мешал Жилю собраться с мыслями.
Чтобы обмануть раздражение. Жиль взял новую чашку кофе и присел рядом с Вильямом Шортом, молодым секретарем Джефферсона.
— Теперь ему на всю ночь хватит разговоров, — тихо сказал молодой секретарь. — Остановить его уже не удастся: все тридцать пять лет заключения пройдут перед нами. Бастилия, Венсен, Бисетр, веревочные лестницы, дыры в стене! А болван Трамбл просто упивается его болтовней! Наконец-то Латюду достался свежий слушатель. И только посмотрите на этого чудака! Он не только слушает, он еще и вопросы задает! Когда же все закончится?!
— Я так понимаю, что вы хотите уйти, Вильям?
У вас свидание? , .
Любезное лицо молодого секретаря, обрамленное густыми светлыми волосами, слегка покраснело.
— Не совсем так. Я просто обещал друзьям прийти сегодня в театр. Играют «Алексиса и Жюстину» с госпожой Дюгазон в роли Бабеты, я обожаю ее голос.
— Так в чем же дело, мой друг? Извинитесь и исчезайте, как только что сделал адмирал.
— К сожалению, не все так просто. Адмирал великий герой, а я лишь бедный секретарь. Иначе говоря, когда у господина Джефферсона гости, у меня полно работы. Я здесь на службе. Посол — вдовец, его дочери в монастыре, я один составляю всю его семью и должен заботиться с гостях.
— Согласен, но у этого гостя есть Трамбл, они просто нашли друг друга. Немного смелости, и вы свободны! Пойдите, попросите, чтобы вас отпустили!
— Я не решаюсь.
— Хорошо, тогда я постараюсь сделать так, чтобы мы могли улизнуть вместе.
И Жиль потащил растерявшегося секретаря к Джефферсону, рассеянно курившему трубку у камина.
— Господин министр, — прошептал Турнемин на ухо послу, — то, что вы намерены мне сообщить, может подождать до завтра?
Джефферсон встал, отряхнул пепел с брюк и с трудом разлепил отяжелевшие веки.
— Это касается только вас, и только вы можете решать. Если хотите, мы можем урегулировать наше маленькое дельце хоть сию минуту. У вас есть время?
— Конечно! Я только обещал своим друзьям обязательно попасть на последний акт «Алексиса и Жюстины», где сегодня поет госпожа Дюгазон. Я обожаю ее голос, — оказал Жиль, весело поглядывая на Шорта.
— Тогда пройдем в мой кабинет. Момент как раз подходящий, никто не заметит нашего отсутствия. И потом, — добавил он, улыбаясь, — я хоть немного разомнусь. Помилуй Бог, чуть было не уснул на приеме!
Кабинет министра находился на первом этаже, в ротонде, выходящей в сад. По обилию книг он напоминал библиотеку. Мебель простая и удобная, без колониального колорита, заставляла вспоминать не новую, а добрую старую Англию. Картины в серых рамах, темно-красный ковер и бархатные занавески на окнах превращали комнату в уютнейший уголок дома. В открытые окна заглядывали ветки жасмина и жимолости.
Жилю нравился и кабинет, и его убранство. Он уже однажды был здесь: в тот день, когда Тим Токер привел его знакомиться с американским послом. Жилю было приятно вновь ощутить знакомый запах кожи, виргинского табака и цветущих растений.
— Знаете ли вы, — спросил Джефферсон, указывая гостю на удобное кресло, стоявшее возле стола, — знаете ли вы, зачем Джон Трамбл приехал в Париж?
— Вы же сами недавно говорили об этом, господин министр. Он хочет ознакомиться с современной архитектурой города, посетить королевские коллекции в Лувре и поучаствовать в выставках, ежегодно проходящих в Париже. И нарисовать несколько портретов, наверное.
— Вот в этом вы не ошиблись. Трамбл задумал две большие картины: одна на тему подписания Декларации независимости. Он хочет написать мой портрет, а заодно узнать некоторые детали, касающиеся расположения лиц, участвовавших в этом историческом событии, и меблировки зала.
— По-моему, его замысел превосходен, — вежливо ответил Жиль, не понимая, куда клонил министр.
— Конечно, он превосходен. Но подождите.
Вторая картина заинтересует вас больше — Трамбл хочет обессмертить апофеоз битвы при Йорктауне, ну, вы знаете, — капитуляция лорда Корнуоллиса. Художнику необходимы достоверные портреты всех французских офицеров, — принимавших участие в сражении. Трамбл собирается написать несколько эскизов с маркиза Лафайета, графа де Рошамбо, адмирала Барра, адмирала де Грасса, герцога Лозена, принца де Де-Пона. Еще ему для картины нужен портрет графа Ферсена и того странного офицера, которого индейцы называли Кречетом…
Всего что угодно мог ждать Жиль, но только не того, что министр знает его имя. Он покраснел. А Джефферсон, словно не замечая смущения молодого человека, продолжал говорить:
— Мне удалось договориться почти со всеми будущими героями картины Трамбла. Я даже получил согласие адмирала Грасса, он после постигшего его удара почти никогда не покидает своего дома. Но вот Кречет на призыв не ответил, и это очень печально. Говорят, его застрелили полгода назад в Бастилии при попытке побега. Какая жалость! Такой человек! Я бы с удовольствием предоставил ему убежище, если бы он в нем нуждался…
Карие глаза Джефферсона погрузились в серые глаза Жиля. Повинуясь его взгляду, молодой человек пробормотал:
— Трамбл нарисует всех участников битвы при Йорктауне. Я тот, кого индейцы называли Кречетом.
Министр порывисто протянул обе руки Турнемину.
— Я узнал об этом только недавно, точнее, два дня тому назад. Мой друг, спасибо за доверие, вы даже не представляете, сколько радости мне принесли ваши слова!
— Радость довольно скромная, господин министр. Но как вам удалось это узнать? Наверное, от Тима Токера?
Занятый просмотром каких-то бумаг — посол только что вынул их из ящика шкафа, — Джефферсон поднял голову и улыбнулся.
— Тим Токер скорее дал бы себя четвертовать, но секрета не выдал бы. Тем более что он меня почти не знает, но хорошо знает господина Вашингтона. Мне написал о вас сам генерал — вчера пришло письмо и документы, касающиеся капитана Вогана.
— Не называйте меня больше Воганом, господин министр, ведь вам теперь известно мое настоящее имя.
