Сначала это казалось общим развлечением, игрой. Но время тянулось, удовольствие от всего этого связывало их крепчайшими узами, жаркими и влажными, беспредельными. Постепенно игривость улетучилась. Осталось лишь сплетение разгоряченных тел, напряженных мышц и нервов, бьющихся сердец, прерывистого и стесненного дыхания.
Прижимая Летти к себе, Рэнсом расправил на помосте ее юбки и лег на спину, так что она оказалась сверху.
— Теперь твой черед, — прошептал он.
Опьянение от свободы и удивительная в своей страстности благодарность охватили Летти, смешались с бившимся в ней болезненно сдерживаемым желанием. Затаив дыхание, она опустилась на него и слегка вскрикнула, когда он проник внутрь, заполнив ее всю, став ее частью, казалось, неотделимой. Она надвигалась на него, вцепившись в его мускулистые плечи, а потом приподнималась, и ее волосы взмывали вверх, как золотисто-каштановое облако. Он помогал ей, прилаживаясь к ее ритму, поддерживая этот бешеный темп. Наслаждение стремительно нарастало, переполняя их сплетенные тела. Летти казалось, что она целиком растворилась в этом движении, ее тело пылало и превращалось во что-то другое.
И вдруг все взорвалось. Это было живительное извержение жидкого огня. Задыхаясь, Летти застонала и затихла; в тот же момент он приподнялся, переворачиваясь и снова погружаясь в нее.
Новый всплеск бурной радости унес с собой остатки напряжения. Летти заплакала от болезненного и беспредельного облегчения так неожиданно, что слезы полились из ее глаз горячими дорожками на раскинувшиеся волосы.
Рэнсом обнимал ее и слегка покачивал в такт колебаниям старого парома. Его горящие глаза смотрели в темноту.
Веющий над водой легкий ветерок высушил покрывавшие их тела капли пота, остудил разгоряченные тела. Вокруг пищали комары. Рэнсом дотянулся до белеющего пятна нижней юбки и потянул ее, чтобы накрыть Летти. Но юбка не поддавалась, и он обнаружил, что Летти судорожно сжимает край в кулаке. Рэнсом отодвинулся от нее и приподнялся на локте. Тогда она сдавленно всхлипнула, быстрым движением стерла с лица слезы и повернулась на бок, спиной к нему. Он прикоснулся к ее плечу, но потом убрал руку: пожалуй, впервые в жизни он не знал, что сказать; не мог придумать, как должен звучать его голос.
— Мне очень жаль, — только и смог негромко произнести он.
Горло ее сжалось от звучавшей в его голосе острой боли. Она молча покачала головой — ей тоже было трудно говорить.
— Больше это не повторится, Летти. Даю вам слово. Пожалуйста…
Она глубоко вздохнула, и, когда заговорила, ее было еле слышно.
— Дело не в вас.
— Нет?.. Тогда в чем же? Я вас обидел?
— Нет. Все дело… во мне.
— Я не понимаю вас. Объясните мне. — Он взял ее за плечо и повернул к себе, в голосе его звучала настойчивость.
— Я чувствую… я чувствую себя шлюхой!
Сказать это оказалось не так трудно, как она думала. Летти вдруг поняла, что этот человек не будет изображать добропорядочность и богобоязненность. Он не осудит ее.
Рэнсом молчал. Ему вдруг показалось, будто его ударили в самое сердце.
— Я не виню вас, — быстро проговорила она, изо всех сил стараясь взять себя в руки. — Я лишь хочу сказать… Я должна была сопротивляться, но не делала этого. Я должна ненавидеть вас — но не могу. И я не должна… не должна…
— И вы никогда не должны позволять себе наслаждаться физической близостью, потому что хорошие женщины так не поступают?
— Да, — выдохнула она, и ее захлестнула волна отчаяния, вызвав новый поток слез. Он усмехнулся:
— Интересно, кто же вам это сказал?
Летти так удивилась, что даже перестала плакать.
— Все говорят…
— Они не правы! В том, что вам приятно, когда я к вам прикасаюсь, нет ничего предосудительного. Это объясняется лишь тем, что так устроено женское тело — и мужское тоже. Это самый большой дар, который один человек может преподнести другому. Это единственное вознаграждение нам за то, что мы родились. С вами было бы не все в порядке, если бы вы не были способны чувствовать.
— Но тогда почему…
— Почему так говорят? Потому что слишком многие люди невежественны и глупы. Кроме того, это очень удобно для охваченных опасениями отцов и эгоистичных мужей, которые, заметьте, не стесняются, когда это касается их собственных удовольствий.
— Да, но…
— Вы такая, какой сделал вас господь бог. А значит, в этом нет ничего дурного.
Он говорил с такой убежденностью, будто все происшедшее между ними было действительно абсолютно естественным. Постепенно Летти успокоилась настолько, что даже начала чувствовать некоторую обиду: ведь ее так уверенно зачислили в число невежественных людей.
— А вы откуда все это так хорошо знаете? — несколько резко спросила она.
— Во время войны я повстречался с одной милой вдовой. Я ходил в разведку, линия фронта неожиданно передвинулась, и я застрял на вражеской территории. Три недели эта дама прятала меня в своем амбаре. Когда мы встретились, я был совсем зеленым, как арбуз в мае, но когда мы расставались, я был уже довольно зрелым.
— Вы провели там три недели?
— Ну, я был слегка ранен в ногу. Она сказала, что мне необходимы упражнения. И, если вдуматься, она была права.
Излишняя веселость в его голосе показалась ей неуместной.
— Вы предрасположены к ранениям в ноги… Но едва ли это служит оправданием вашего любвеобилия. Кстати, как ваша рана?
— Какая?
— На ноге. Разве вы забыли, как я попала в вас в кукурузном сарае?
— Она давно зажила, — сказал он, потом поспешно добавил:
— Хотя временами нога немеет — вот как сейчас.
Летти бросила на него подозрительный взгляд:
— Я не верю ни одному слову.
— И что? Вы не предлагаете мне упражнений?
Рэнсом провел ладонью по округлости ее груди, и Летти с ужасом почувствовала, что ее снова охватывает возбуждение.
— Как, опять?!
— Уверяю вас, это возможно.
— Может быть, и возможно, но не так уж необходимо!
Летти с досадой заметила, что в голосе ее нет той силы, какую она намеревалась ему придать. Очевидно, на нее подействовали его проповеди. Ей даже стало досадно, что она больше не чувствует себя несчастной и преступной-необходимость в этом пропала.
— Необходимо или нет — вопрос спорный, — усмехнулся он.
— Но ваша нога…
— С ней все в порядке, но у меня есть другая часть тела, которой не так хорошо. Неужели вы не чувствуете хоть немного потребности… облегчить мою участь? Кроме того, должны же и вы когда-то созреть!
