— У тебя был сын? — мягко спросила она.
Он заговорил, глядя в потолок, однако не переставая поглаживать ее руку:
— Он был еще младенцем, примерно вот такой…
Герцог согнул руку в локте, и Женевьева тут же мысленно представила, как он держит крошечное существо, смотрит на него и что для него значило быть отцом.
У нее перехватило дыхание…
— Он был такой маленький, прожил всего несколько месяцев и умер от лихорадки.
Герцог говорил сдержанно и спокойно. Он словно предупреждал ее, что не станет вдаваться в подробности. В те времена почти в каждой семье умирал ребенок. Семья Женевьевы не стала исключением. На кладбище стояло надгробие над могилой брата, которого она так и не узнала.
— Как его звали? — спросила она, стараясь, чтобы в ее голосе сострадание не проскальзывало слишком явственно.
— Джайлз. Довольно странное имя для младенца, верно? Она называла его Джилли-цветочек.
Герцог слабо улыбнулся. Женевьева заметила его отросшую щетину. Щегольские бакенбарды и печальный рассказ о смерти ребенка.
— Он умер за несколько месяцев до нее.
Женевьеве казалось, ее сердце не выдержит. Джилли-цветочек. Всего за несколько месяцев он потерял жену и ребенка.
— А как ты называл его?
— Джайлз, — сурово ответил герцог.
— Ну конечно.
Никаких глупых ласкательных имен.
И тут герцог заметил ее пристальный взгляд.
— Я прекрасно знаю, о чем ты думаешь. Твои глаза увлажнились, и у тебя во взгляде такое сострадание.
— О чем же я думаю?
— Что из-за разбитого сердца мне больше неведома любовь и ради мести я стал жестоким. Что все это время я испытывал душевное опустошение. Но знаешь, ты не совсем права.
Проклятие! Женевьева как раз об этом думала.
— Все считают, ты ее отравил.
— Сомневаюсь. Им просто нравится так говорить. Людям нравится бояться, и они любят сочинять сказки. Зачем мне лишать их этого удовольствия?
— И тебе всё равно? Разве ты не мог положить этому конец?
Женевьева почувствовала негодование.
— А что я мог сделать? Нелепо пытаться доказать то, что доказать невозможно. Я никогда не был веселым человеком, хотя назвать меня мрачным тоже нельзя. После ее смерти я хотел остаться один. Я горевал. Эти слухи пришлись как нельзя кстати, и мне вполне подошел образ рокового герцога, потому что так меня никто не трогал. Никто меня не беспокоил, а значит, мне не приходилось терпеть чужую жалость. А потом я просто привык, откровенно говоря. Судя по выражению твоего лица, ты ожидала услышать иной ответ.
Как обычно, герцог развеял предвзятое мнение о себе.
— Меня окружает, некая тайна. У меня есть деньги и власть. Пара друзей, помимо слуг.
Герцог сухо улыбнулся.
— Но тебя никто не любит.
Женевьева имела в виду общество. Так считали все.
— Это преувеличение. Ты же меня любишь.
Она улыбнулась. Ответ позабавил ее. Как будто одной Женевьевы было достаточно. Эверси были невероятно богаты и обладали значительным влиянием, но у них не было герцогского титула, а она всего лишь младшая дочь.
Правда, король любил награждать Эверси и Редмондов титулами, а потом лишать их своей милости, как случилось с новым графом Ардмэем. Король получал удовольствие, глядя, как две семьи борются за влияние, словно кошки, танцующие на задних лапках, чтобы получить рыбу.
— Не все такие, как ты, Женевьева. Не всем нужно, чтобы их любили. Кое-кто совершает необдуманные поступки и говорит то, что думает. Самообладание еще не означает власти над миром.
Женевьева нахмурилась.
— Разве это можно назвать благоразумием?
Она указала на их обнаженные тела.
— Нет, но тебе стоит благодарить меня. Сама бы ты не дошла до такого, так сказать… распаляя себя оттого поцелуя твоей руки.
Господи, как же она жалела теперь, что рассказала об этом герцогу!
— Но я же пришла к тебе.
Герцог лениво и довольно улыбнулся:
— Да.
Они помолчали.
— Ты считаешь меня холодным? — внезапно спросил он.
Кажется, его всерьез беспокоило ее мнение.
Неужели ему было не все равно? Как мог мужчина, превративший ее в огонь, быть холодным? Однако Женевьева задумалась. Его честность была подкупающей и в то же время пугала, словно глотаешь чистый холодный воздух. Необыкновенное ощущение свободы.
Она положила руку ему на грудь. Жесткие завитки волос, теплая кожа, крепкие мышцы, несколько шрамов, оставшихся от войны и жизненных драм, сердце, бьющееся под ее рукой, тело, страстно отвечавшее на ее прикосновение, человек, любивший так сильно и потерявший все. За что ни брался бы герцог, он вкладывал во все свою душу и страсть. Если он был вашим другом, то вы могли бы доверить ему жизнь, а если врагом, то должны были бояться его.
— Нет, ты совсем не холодный.
Внезапно он накрыл ее руку своей.
«У вас непозволительно нежная рука, мисс Эверси…»
Его грудь тихо вздымалась. Это прикосновение сблизило их больше, чем ночь любви, и Женевьева не была уверена, стоит ли ей убрать руку и хочет ли она этого. С самого первого дня их встречи ее тянуло к нему, но одновременно она стремилась убежать.
О чем он думал?
Наверное, вот так же он лежал рядом со своей женой.
— Я не превратился в камень за одну ту ночь. Я всегда был довольно упрям и вряд ли переменюсь. В деньгах, власти и легком благоговейном страхе или благоговении, вызванном страхом, нет ничего дурного. Я не идеален, но мне это безразлично. Мне нет нужды беспокоиться. — Он потянулся и убрал руку. — Я ведь герцог.
Женевьева улыбнулась и покачала головой:
— А насчет остального, о чем болтают… Ты дрался на дуэлях?
— Да.
Она оперлась на локоть и с ужасом взглянула ему в лицо.
— Брось! Разве можно повзрослеть, ни разу не дравшись на дуэли?
— Гарри мог, — возразила она.
— Конечно, Гарри мог, — повторил он, насмешливо закатив глаза.
Они замолчали.
Женевьева не знала, стоило ли ей упоминать имя Гарри, лежа в постели с другим мужчиной. Ей казалось, что она не предала Гарри, ведь он и сам собирался обручиться с Миллисент.
Конечно, если он не придет в себя. Кажется, это сейчас происходит. Ведь герцог помогает Гарри взглянуть на Женевьеву по-новому.
Она воображала себя очень современной. Эта мысль не пришла бы ей в голову до появления в их доме герцога. Любовь и желание не всегда идут рука об руку, сказал он, и это оказалось правдой.
— Она была красивая?
— Красивая? — с насмешкой повторил герцог. Он как будто ожидал этого вопроса и покачал головой: — Как типично для женщины! Не знаю.
