— Не знаешь? Но ведь вы были женаты.
Он чуть отодвинулся в сторону.
— Наверное, она была красивой. Конечно, была. Ах, мисс Эверси! — Увидев ее лицо, герцог рассмеялся. — Мне жаль тебя разочаровывать, но ты хочешь знать, какого цвета были ее глаза, волосы, услышать про ее алые губы и тому подобное, потому что ты женщина. Ты хочешь узнать, была ли она красивее тебя. Я считал ее красивой, и этого довольно. И дело тут не только во внешности. Сейчас я уже смутно помню ее, а миниатюрный портрет мало что может рассказать. Разве это не так?
Женевьева серьезно кивнула.
— Я любил все в ней.
Его голос звучал ровно и тихо, он уже лежал на спине. Наверное, ему не хотелось смотреть на Женевьеву, говоря эти слова.
Она поняла: он боялся, что его глаза выдадут его истинные чувства. Поэтому он отводил взгляд.
Самообладание.
Она с уважением отнесется к его решению.
— Красота не имеет ничего общего с тем, что думают о ней женщины. Вьются ли волосы и тому подобное, — внезапно добавил герцог. Он искоса посмотрел на нее, его губы дрогнули в ироничной улыбке, и он задумчиво пропустил между пальцев прядь ее волос. — Ничто не доставляло мне столько радости, как мысль о том, что со мной она в безопасности и счастлива. Я смотрел на нее и думал, как она красива, и скорее всего продолжал бы думать так же, когда нам исполнилось бы семьдесят. Но все это уже в прошлом.
Герцог принял молчание Женевьевы за смущение или недоверие. На самом деле она обдумывала сказанное.
— Это правда, — повторил он.
Женевьева размышляла о мужчинах.
— Ты любил ее?
— Интересно, любит ли Гарри, когда его допрашивают? Если это так, то вы будете прекрасной парой. Да, я любил ее.
— Ты сразу это понял?
— Да, — ответил он, поколебавшись.
— А леди Абигейл…
— Да, да. Если ты собираешься спрашивать все то же самое, то да, я считаю ее красивой. Я хотел заботиться о ней и любить ее. И это все. Найду кого-нибудь еще. — Герцог зевнул. — Возможно, Миллисент, если Гарри одумается и поймет, что на самом деле любит только тебя.
Женевьева пришла в ужас.
— И это все? Любовь находит нас, Монкрифф, а не наоборот. Гарри — мой лучший друг, и я любила его с тех пор, как поняла значение этого слова, с самого первого дня нашей встречи. Я не мыслю жизни без него. Какого еще счастья мне желать?
— Если ты знаешь, что такое любовь, — медленно повторил герцог, — то, действительно, чего еще желать? Если только ты эксперт в этом вопросе. Не думаю, чтобы в браке страсть играла решающую роль.
Он смеялся над ней, легко, но настойчиво проводил пальцем по ее руке вдоль бледно-голубой вены и смотрел, как ее кожа покрывается мурашками.
— Я уверена, у него страстная натура. Он с таким жаром говорит об искусстве и поэзии.
— И все это ты поняла по тому поцелую руки, а также по увлеченной беседе об итальянских художниках.
— Тот поцелуй был прекрасен.
Теперь Женевьева знала, что его вряд ли можно было даже назвать поцелуем. И все же она долго с нежностью вспоминала о нем и не собиралась забывать теперь.
— Как ты можешь судить, приятен ли был тебе тот поцелуй, если ты просто любишь целоваться?
Еще один замысловатый вопрос.
— Я думала, все мужчины уже обладают подобным знанием. — Женевьева вновь провела рукой по их телам. — Или, возможно, черпают его в клубе «Уайтс».
На лице герцога появилось выражение комического ужаса.
— Милая моя, я передал тебе многое из моих знаний, и можешь быть уверена, тебе не захочется услышать, как я их получил, поскольку это происходило в местах менее утонченных, чем «Уайтс». Не все мои учителя, назовем их так, были бы приняты в приличном обществе. Гарри слишком воспитанный юноша, чтобы иметь дело с подобными учителями.
Женевьева поняла: он говорил о женщинах легкого поведения или об актрисах.
Отвратительно и в то же время интригующе.
Герцог заговорил тише и задумчивее, а на слове «учителя» он перекатился на бок. Их лица были очень близки, и он легко провел пальцами по ее губам, потом спустился к ее груди, обхватил губами сосок.
— Боже, — чуть слышно прошептала она.
— Ты хочешь меня, Женевьева?
Она промолчала. Конечно же, она хотела его, просто не желала говорить об этом вслух.
— Подожди, — шепотом ответил он.
Герцог притянул ее к себе для поцелуя, и она крепко обняла его. Его губы были потрясающими: он умел целоваться, и каждый поцелуй сводил ее с ума. Она почувствовала напряжение его плоти и это ощущение доставило ей небывалую радость, потому что у него было столько опытных учителей, а он желал только ее. Она плотнее прижалась к нему, сгорая от желания.
Да, она желала его. Наверное, она всего лишь распутница.
— Сейчас.
Герцог перевернул Женевьеву на спину, и она смотрела, как его прекрасное тело нависло над ней. Она выгнулась, принимая его. Он был такой большой, такой мужественный.
Когда он вошел в ее лоно, она вскрикнула.
И тут герцог с легкостью перекатился на бок, так что они лежали теперь лицом друг к другу. Его движения были плавными и равномерными. Они не отрывали друг от друга глаз. Их губы слились в поцелуе, но через мгновение они уже погрузились в волны наслаждения.
— Я хочу видеть тебя, — прошептал герцог. — И хочу, чтобы ты смотрела на меня.
Его слова поразили ее в самое сердце, но прозвучали они невероятно чувственно.
Женевьева поняла, почему он отводил глаза, когда говорил о чем-то сокровенном: он видел ее насквозь, мог читать ее мысли и знать, что у нее на сердце. Она чувствовала себя совершенно открытой и уязвимой, но храбро не отводила взгляда, она словно теряла и вновь обретала себя в темной глубине его глаз. Их дыхание стало громче и учащеннее. Блестящие глаза герцога смотрели в одну точку: он уже не видел ее. Женевьева зажмурилась и откинула голову, она не хотела видеть и думать, хотела только чувствовать. Совершенно незнакомое желание. И тут она ощутила, как расплавленной грохочущей рекой приближается долгожданное освобождение. Герцог знал, что скоро оно накроет и его своей волной. Женевьева выгибала спину, сходя с ума от блаженства, и тут он, вскрикнув, вышел из ее лона.
Всё его тело сотрясала крупная дрожь, и он прошептал ее имя.
Часы показывали половину второго. Глаза герцога были закрыты, Женевьева смотрела на него. Наконец его ресницы дрогнули. Он казался на десять лет моложе, его тело выглядело расслабленным и усталым.
— Теперь ты будешь хотеть, чтобы так было всегда, — внезапно произнес он.
«Так» — это чтобы твое тело возносили до небес, а потом бросали на землю, словно упавшую звезду, сияющую и утомленную.
