Она переломилась в поясе, так что длинная рыжая коса достала до самого пола. Ирену пробрала дрожь… Кому поклонилась Матреша? Кто там стоит, сзади? Это он? Он пришел?!
Сердце затрепетало. Было страшно оглянуться…
– Поди-ка, Матрешка, – раздался гнусавый голос Адольфа Иваныча. – А ты, Арина, стой, слушай, что скажу.
Матрешу словно ветром сдуло.
Ирена обернулась и холодно посмотрела в лицо управляющего. Ну, вот и пришло время расплачиваться за побег. Что сделает с ней немец? В рогатки закует? В холодную сошлет – пороть? На выселки отправит?
А не все ли равно!
– Так вот ты какая актрисочка, оказывается! – покачал головой Адольф Иваныч. – Тебе не на сцене место, а в тюрьме! В каторге!
– В каторге, истинно! – поддакнул топтавшийся тут же Булыга.
– Это еще почему? – равнодушно спросила Ирена.
– Да потому, что госпожа Макридина тебя в убийстве обвиняет.
При одном упоминании о Макридиной ревность так и всплеснулась в душе!
– Что?! – ахнула Ирена. – Что за бред?!
Хлесь! Пощечина обожгла щеку, потом другую. От боли заломило виски. Ирена покачнулась, прижав ладони к щекам.
– Так ее! – возрадовался Булыга. – Так ее, Адольф Иваныч, отец родной!
– Молчи, девка! – прошипел Адольф Иваныч. – Язык придержи. Когда о благородной даме говоришь. Много воли взяла! Все, кончилась твоя воля! Ты убила макридинского человека на Чертовом мосту. На каторгу пойдешь, готовься!
Ирена так и застыла. То чудище, которое набросилось на нее в болоте… Ну да, она же сама рассказала о нем Макридиной, а та догадалась, что это ее беглый рекрут. Но Ирена и словом не обмолвилась о том, что беглец был убит. Наверное, в болоте нашли мертвое тело. Но ведь на нем раны, оставленные пулями… пулями из пистолета Берсенева! Беглеца убил Берсенев! Откуда у Ирены мог взяться пистолет? Неужели никто не задумался об этом?
Надо сказать!
Нельзя. Невозможно выдать истинного убийцу.
Ирена в отчаянии смотрела на Адольфа Иваныча…
– Чего пялишься? – ухмыльнулся тот. – Страшно стало? Конечно, страшно… Надо бы тебя сразу связать, на поганую телегу швырнуть да в город, в полицию отвезти. Но не будет этого. Позор на Лаврентьево навлекать не будем. Пускай сама Макридина с тобой разбирается, сама тебя наказывает.
Ирена только головой качнула – говорить не могла.
– Да-да. Вот купчая! – Адольф Иваныч помахал какой-то бумагой. – Отныне ты, девка Аринка Игнатьева, принадлежишь помещице Макридиной.
– Кто… – с трудом выдавила Ирена. – Кто бумагу подписал?!
– А тебе что? – Адольф Иваныч надменно воздел брови. – Тебе не все ли равно? Подписал тот, кто в жизни и смерти твоей властен!
«Он… значит, он… Берсенев! Он мог вступиться за меня, мог бы признаться, что сам убил того рекрута. Ему бы и слова никто не посмел сказать. Ну по крайности заплатил бы Макридиной отступного. Нет… он предпочел меня ей на муки предать! Он хотел от меня избавиться. Мало было, что я ему себя отдала… надо было и жизнь мою отнять!»
Ирена искала в душе гнев и возмущение, но там были только боль и тупое недоумение: за что, почему Берсенев поступил с ней так жестоко?! Неужели только за то, что она обмолвилась о вольной, которую он сам же предлагал?.. Адольф Иваныч издевательски улыбался, помахивая купчей. Ирена смотрела на нее, смотрела… И вдруг поняла!
Наверняка уже вскрыт тайник графа Лаврентьева. Наверняка Берсенев узнал, что он больше не хозяин этого роскошного имения – что Игнатий, оказывается, законный сын Лаврентьева и свободный человек. Наверняка он был огорчен. И тут явился Адольф Иваныч, словно демон-искуситель. Открыл, что Игнатий мертв, что можно было бы не опасаться за судьбу богатства, кабы…
Кабы не стояла поперек пути какая-то девка Аринка, которая выдает себя за законную жену Игнатия Лаврентьева… Может быть, она и впрямь не крепостная, а свободная, может, и впрямь повенчана с ним по закону… Но зачем разбираться в этом? Пока не вышло дело наружу, не лучше ли сплавить ее с глаз долой? Отдать на расправу Макридиной – якобы в возмещение за убитого рекрута, а там… а там ищи-свищи! Макридина своим жестокосердием известна. Да и кто станет искать какую-то девку?
Нет, мелькнула у Ирены мысль, Адольфу Иванычу невыгодно признаваться, что Игнатий мертв, ведь тогда он не получит деньги…
А впрочем, не все ли равно?! Не все ли равно, почему Берсенев продал ту, которой всю ночь клялся в любви, ту, которая клялась в любви ему!
Ирена всхлипнула, и слезы против воли побежали по лицу.
– Плачь, плачь! – пробормотал злорадно Адольф Иваныч. – Еще не так поплачешь! А ну, Булыга, в мешок ее!
Что-то тяжелое, темное, душное навалилось на Ирену, отнимая дыхание, гася сознание, глуша мучительную боль в сердце…
Она снова была в Смольном. Озираясь на каждом шагу, робея и презирая свой страх, она бежала вниз по черной лестнице. Это было строжайше запрещено: поймай Ирену на месте преступления, наверняка вызвали бы родителей к госпоже начальнице… позорище, ужас, не видать тогда ни золотой медали, ни даже обычного похвального листа! – но случай никак нельзя было упустить. Ведь нынче дежурил добрый привратник, который никогда не отказывался сбегать в ближайшую лавчонку за сладостями для пансионерок. Там, конечно, драли втридорога, пользуясь близостью к институту, но зато, чудилось, во всем белом свете нельзя было отыскать таких марципанов и миндальных пирожных, как там!
– Бедняжечки вы, барышни, ох, бедняжечки, – бормотал привратник, торопливо принимая от Ирены деньги и воровато оглядываясь. – Оголодали на казенных харчах… вестимо, охотца добренького, сладенького… Не извольте беспокоиться – все принесу, как обычно, ну а за труды нам бы…
– За труды сдачу оставь себе, как обычно, – велела Ирена, отправляясь в обратный путь.
– Соблазняешь одного из малых сих? – усмехнулся брат Станислав, когда Ирена рассказала ему про услужливого привратника, благодаря которому заточение молоденьких пансионерок казалось порой не столь уж тяжким. – Наверняка он тратит эту сдачу либо на шкалик в ближайшей распивочной, либо на табак!
Станислав ошибался. Привратник не пил, не курил, зато был таким же великим лакомкой, как и барышни-смольнянки. Нет-нет, он оставался равнодушен к марципанам и миндальным пирожным! Предметом его чревоугоднической страсти были гречневики. Так назывались постные пироги. Их выпекали из гречневой муки в особых глиняных формочках и продавали чаще всего в пост. Но он предпочитал их всякой скоромной пище! Гречневик выглядел как обжаренный со всех сторон столбик высотой вершка в два: к одному концу у́же, а к другому – шире. Ирена Сокольская, которая, по отчаянности и бесстрашию, чаще всего общалась с услужливым привратником, была прекрасно осведомлена, что на копейку торговец отпускает пару таких гречневиков, при этом он разрезает их вдоль и из бутылки с постным маслом, заткнутой пробкой, сквозь которую пропущено гусиное перо, поливает внутренность гречневика маслом и посыпает солью.
