Ее больше не радовала его принадлежность к клану Малипьеро, вот уже долгие десятилетия поставленного надзирать за вспышками проституции и порока в этом городе. Нет, Николо не прибегал к двойным стандартам, посему она не могла воспользоваться его положением. Чтобы фальшь и лицемерие доставляли удовольствие, требуются двое; к тому же они обязательно должны быть приправлены некоторой толикой иронии, думала она. Так, как это было у нее с Фелисом.
Сосия подозревала, что другие женщины, обладавшие более мягким характером, нежели она, в конце концов тоже приходили к столь печальному выводу и даже жалели его. Николо Малипьеро жил в тумане смутных намерений и неловкого их выражения, поскольку вечно извинялся то за одно, то за другое. Деньги и привилегии в большинстве случаев защищали его от безнадежного проявления дурного вкуса и полного отсутствия такта. Иногда, однако, он даже осознавал собственные недостатки и ужасался им, оказываясь там, где не должен находиться по праву рождения: в какой-то мрачной и унылой пустыне, где он бродил один, никому не нужный. Но обычно его спасало неистребимое внутреннее самодовольство, ощущение собственного высокого места в мире и принадлежность к сливкам общества: это утешало его. А у Сосии вызывало отвращение.
До тех пор, пока однажды он не показал ей одолженный у кого-то манускрипт Катулла и не настоял на том, чтобы читать избранные пассажи из него перед тем, как заняться с нею любовью, она уже подумывала о том, чтобы бросить его. Но в стихах попадались заманчивые идеи, вызывавшие у нее легкую дрожь при мысли о том, что неплохо бы их претворить в жизнь; это подтолкнуло ее к тому, чтобы продлить storia di Malipiero[105] еще ненадолго. Рукопись, которую переписал и раскрасил сам Фелис Феличиано, ему одолжил вельможный гуманист Доменико Цорци, бывший одновременно и покровителем Фелиса. По причинам, оставшимся неизвестными Николо, сейчас манускрипт пребывал в другом, куда более скромном месте, и Сосия знала об этом.
Она держала его в руках в убогой комнатушке Бруно, когда неожиданно нагрянула к нему прошлой ночью. Заметив на его столе хорошо знакомые ей страницы, она постаралась ничем не выдать того, что узнала их, и позволила Бруно прочесть вслух те же самые стихи, сделав вид, будто слышит их в первый раз.
Но сейчас мысли ее вернулись к более насущному и животрепещущему вопросу.
«…я буду иметь тебя спереди и сзади», – процитировала она, запустив руку под ярко-алый атлас в поисках нервного органа Николо. Он был таким же ненадежным и робким, как и его владелец, но ей нравилось то, как он покоится у него между ног.
Пока она проделывала свои штучки, Николо Малипьеро раздумывал над тем, сможет ли он развестись с женой, чтобы жениться на Сосии. Подобные коллизии редко, но все-таки случались – аристократам дозволялось вступать в брак с привилегированными представителями низших сословий: «наследственными гражданами», дочерьми докторов, адвокатов, торговцев пряностями и стеклодувов Мурано… Сосия крепче сжала кулак. Все прочие мысли начисто вылетели у Николо из головы от спазма боли и удовольствия.
А на улице легкими наметами вихрился первый снег, похожий на нераскупленные страницы в stamperia фон Шпейера.
…Лесбия часто меня в присутствии мужа порочит, А для него, дурака, радость немалая в том. Не понимает осел: молчала бы, если б забыла, – Значит, в здравом уме. Если ж бранит и клянет, – Стало быть, помнит, притом – и это гораздо важнее – Раздражена, – потому так и горит, и кипит.
Я не хочу, чтобы меня рисовал Джованни Беллини, сколь бы велик он ни был. Великий, добрый и дружит с моим мужем, который очень гордится этим.
У меня нет никакого желания застывать на месте с приклеенной улыбкой и одним-единственным взглядом в глазах, чтобы быть запечатленной в таком виде навечно, когда у меня есть целая пригоршня мыслей и улыбок, чтобы поделиться ими. Мое лицо не может удержать их все сразу, и черты его пестрят ими, подобно солнечным зайчикам на волнах. Да, и еще у меня нет желания быть пойманной в ловушку и повешенной на стену.
Я веду себя странно, потому что большинство жителей этого города готовы продать душу за обладание своим лицом. Вельможи думают, что каждое нарисованное лицо у них на стенах показывает, насколько чиста их голубая кровь. Они прослеживают линию носа или губ из поколения в поколение, убеждая себя, что каждый сын отца – законный наследник.
Моему мужу тоже нравится каждое нарисованное лицо, которое попадается ему на глаза. Он говорит мне, что они разговаривают, как книги, и на своем языке он не может выразить больше.
Фелис Феличиано говорит, что так часто бывает со словами. Он говорит, что в буквах живет все, что тебе нужно знать.
Ха! Вот здесь он ошибается. Как славно не знать всего! Это значит, что ты можешь придумывать и мечтать, заглядывать дальше, куда не достают твои хромающие чувства, в мир магии, и привидений, и многих других прекрасных вещей.
Фелис, разумеется, видит только то, что хочет, и не больше. Он живет, как хочет, и осмеливается говорить то, что ему нравится, поскольку в нем нет любви, и оттого нет и страха. Вещи ему всего лишь нравятся, подобно буквам и словам. Можно подумать, нравиться – этого достаточно. Все равно что сказать, будто поцелуя достаточно! Он – из тех, кто ходит на рынок Риальто, потому что тот похож на трагическую оперу для рыб, – он любит рыб не из‑за их вкуса, а из‑за того, как они выглядят.
Фелис приходит к нам, когда мужа нет дома, и стряхивает снежинки со своей шевелюры, как кошка. Он знает, ему ничто не грозит, поскольку я – замужняя женщина и в моей гостиной в этот момент могут сидеть гости. Он устраивается, как дома, садится слишком близко ко мне и смотрит на меня чересчур пристально. Он рассказывает мне о плохих женщинах; он приходит в восторг и возбуждается, видя, что его рассказы вызывают во мне отвращение.
Как можно с симпатией относиться к мужчине, у которого нет дома? А он вполне доволен тем, что ночует в гостиницах, покупая себе временный кров над головой и кого-нибудь, чтобы согреть себе постель.
Тем не менее он любит женское общество. Когда он приходит к нам домой и садится рядом со мной, глядя в мои карие глаза и на мои светлые волосы, я знаю, что доставляю ему удовольствие. И подарки он мне приносит правильные: шаль, которая оттеняет мои волосы в зимнем свете, или полоску кружев, которые так красиво смотрятся у меня на запястье.
