сами покрыты шерстью. У этого на голове шерсть рыжая. На руках тоже, вроде. Ты не рассмотрел? У тебя глазки зрячие.
Айка не рассмотрел, но на всякий случай сказал:
— Дя…
— А одет в нашу одёжу. Неспроста всё это… Ты видел, как он кувыркался? Пифики и ходить толком не умеют. По деревьям всё больше лазят. На деревьях и строят себе гнёзда. Это мы одного видели, а сколько их там? Невиданно и неслыханно, небось. Во, придут в Берёзовый Кут, пока наши на покосе и…
Баушка взглянула на перепуганного Айку.
— Надо иттить к волхву. Прямо сейчас. Ягоды мы пока спрячем, чтобы с ними не таскаться, и пойдём. Надо рассказать.
На повороте лесной дороги в сторону Берёзового Кута баушка спрятала корзину в кусты, накрыла ягоды зелёными ветками. Айка рядышком поставил своё лукошко. Тоже сверху положил листик.
— Пошли.
Сказать по правде, Айка устал, но глядя на встревоженную баушку, не стал жаловаться.
Без корзины баушка шла быстро, подгоняемая беспокойством. Вот и двойная сосна. Баушка, не тратя даром время, с ходу ударила в небольшое било, подавая знак волхву и уселась на пригорок. Айка уселся рядом и прислонился к её костлявому боку, головой выбирая место помягче.
— Давненько нам рассказывал Ямолка про этих пификов. Я тогда ещё маленькой была, а помню. Ямолка ездил с купцами в дальние земли, где живут другие люди. Всякие разные… Есть и с виду нормальные — богатые. Дворцы построили невиданные… А есть и дикие, пифики эти. Как вроде и не люди вовсе… Кто их знает? Там и речь другая, и звери у них другие в лесах живут. А то, вроде, у них и нет лесов. А голая земля… Камил есть такой. Это здоровая лошадь с горбами на спине. И до того он страшный, что, даже придя на речку испить водицы, сначала эту водицу копытом взбаламутит, чтоб не видеть своей рожи. Во как…
Но Айка уже спал и не слушал баушкин задумчивый рассказ о пификах и камилах, о чужих дальних странах и их обитателях, которые, кажется, проникли и на их территорию. Не слышал он, как подошёл волхв. А жаль. Его-то и хотелось увидеть. Сколько раз слышал, но встретиться ещё не довелось…
— Вставай, Айка! Вставай, говорю. Во, разоспался, И не добудишься.
Айка открыл сонные глаза, оглянулся, вспомнил где он и послушно встал.
— Пойдём, солнце уже скроется скоро. Пойдём, корова не доена.
Баушка схватила внука за руку и потащила в обратном направлении.
— Где тут наши ягоды? — дойдя до придорожных кустов, в которые они спрятали корзины, баушка сразу полезла туда, но вскоре перепуганно ахнула. Корзина, пустая корзина, стояла на месте, даже ветки, чуть увядшие, покрывали дно, а ягод — как не бывало.
— Да какой же обдувало тут похозяйничал?
Кинулась баушка туда-сюда, а нет никого. Лесная дорога, насколько её возможно просмотреть, пуста.
Айка присел на корточки перед своим лукошком: листик лежит. Поднял он его, а под листиком ягодка — цела-целёхонька, по прежнему весело перекатывается по дну.
После обеда в соседнем дворе послышался шум. Хылино сердечко болезненно сжалось. Только сейчас она осознала, как спокойно ей было без соседей, и как неприятно будет опять увидеть Агнию.
Заглянула в щель. Так и есть — Агния.
Ближе к вечеру вернулась и тётка Пыря. Как только въехала в ворота, бросила не распрягая лошадь посреди двора, ринулась в бабкину землянку. У двери остановилась на мгновение. Сколько лет не касалась её рука старой с многочисленными трещинами щеколды. Ей даже показалось, что она забыла, как та выглядит. Но как только взглянула, поняла, что всё осталось в памяти, никуда не делось. Столько лет, а будто вчера. Тёмный бабкин взгляд, её детское острое любопытство и материнская жестокость…
Пыря решительно толкнула дверь.
Агния вздрогнула от неожиданности. А увидев мать, даже немного растерялась.
— Ты чего?
Но Пыря молчала. Она с каким-то сожалением переводила взгляд с одного тёмного угла на другой, потом посмотрела на дочь.
— Ведьмин закуток, — усмехнулась горько она. — Что паучихи в потёмках липкую паутину ткут, так и вы с бабкой.
— Чего ты сюда пришла? — опомнилась Агния. — Уходи.
— А и уйду, тошновато здесь находиться. Поэтому — уйду, не тревожься, но не раньше, чем ты расскажешь, милая доченька, змея подколодная, что с Глебом натворила. Можешь не торопиться. Я подожду. — Пыря решительно прошла к столу и уселась на лавку.
Агния усмехнулась:
— А тебе что за беда? Вечно тебе чужие люди дороже своих.
— Дороже своих у меня никого не было и нет. За тебя сердце на полосочки изорвалось. За Еремея… Но и чужие люди, как ты говоришь, не звери лютые. У них тоже душа, тоже боль, им тоже счастья хочется. И не нам его отымать.
— А почему не нам? Ну, ты, коли не нравится, не отымай. А мне так очень по сердцу отнимать чужое счастье.
— И что выгадала на этом? Агния! Какую корысть получила? Пока чужое счастье рушишь, где твоё блудит? Почему же оно дорожку к тебе никак не найдёт? Может, поэтому? Может, не приходит оно к таким, как ты?
Агния злобно захохотала:
— Ага, к таким, как ты оно приходит. Много ты его видала? Счастья-то? Так что лучше помолчи, о чём не знаешь. Не тебе меня учить.
— Может, ты и права, доченька. Может, я всё своё счастье, как песок между пальцами просыпала. А, может, не пустила я то счастье к себе. Потому, что считала себя недостойной того счастья. Так и жила всю жизнь, собственной тени остерегаясь. А счастье такими трусливыми, может, брезгует. Кто ж знает? Теперь остаётся только гадать: может — не может. Только я, доченька, пришла не про счастье толковать, а узнать про Глеба.
— А про Глеба ты уже и опоздала узнавать. Ну, может, два-три дня ему осталось. Потом — всё.
— Так и всё? Неужто, нет средства?
— Средства от всего есть, только кому ж по силам эти средства понять? Слыхала, небось, старый Добрыня рассказывал: «Не спеши срывать огонь-цветок папоротника, а накройся платом и жди. И мимо того места будет пробегать всякое растеньице и шептать про свою силу…».
Агния довольно похоже изобразила неспешный голос старика. Потом зло засмеялась:
— Вот всю ночь на Купалу я и слушала лесные тайны. А если и тебе стало интересно — иди тоже послушай.
Пыря поняла, что дочка над ней издевается. И вновь в душе почувствовала двоякое: с одной стороны — ответный гнев на бесконечные оскорбления, с
