А это означало, что они не выглянут на темную улицу и не увидят одинокого потерянного человека.
Вполне вероятно, доктор устал и лег спать пораньше. А может быть, уехал по срочному вызову. Грязный притоптанный снег надежно хранил тайны.
Его ладонь сжала дверную ручку прежде, чем Берн осознал, что собирается войти. В Рестоне никто не считал нужным запираться. Дверь поддалась не сразу, и пришлось слегка надавить плечом. К счастью, обошлось без особого шума.
Держал ли доктор Лоуфорд экономку? Этого Берн не знал, однако возможности не исключал. Призвав на помощь давно дремавшие способности, он беззвучно проскользнул в комнаты. Обнаружил сначала приемную, а потом и процедурную. Принялся рыться на полках и в шкафах в поисках опиума, без которого не мог жить. В отчаянии, смахивал на пол пузырьки и коробки, разбрасывал бумаги, выдвигал ящики. Доктор пользовался уважением, считался опытным и квалифицированным специалистом; не может быть, чтобы в его запасах не нашлось спасительного зелья, дарующего облегчение и сон…
И вот он нашел то, что искал. Чемоданчик, который старый педант тщательно спрятал, засунув в письменный стол, в дальний угол нижнего ящика. Берн поднял крышку, увидел целую дюжину бутылочек с вожделенным сладким нектаром и едва не заплакал от счастья. Он бы открыл одну и немедленно выпил, если бы не знал наверняка, что упадет в забытьи здесь же, на месте преступления, и будет обнаружен. Когда именно, не важно: может быть, через несколько минут, а может быть, утром. А ведь он только что добыл то, в чем нуждался больше всего на свете.
Берн не поддался искушению, вскочил и побежал на улицу, к санкам, а потом в кузницу — если неровную хромающую походку можно назвать бегом. Сел в повозку, приехал домой и провалился в долгожданное небытие.
— Я даже не закрыл за собой дверь ограбленного дома, — добавил Берн, осознав, что Джейн не произнесла ни слова и даже ни разу не шевельнулась. — Того количества настойки, которое я взял, хватило бы на целый год всему населению графства. А я выпил один за несколько месяцев.
В голосе звучала безысходность.
— Не все, — тихо заметила Джейн и посмотрела на полупустую бутылочку.
— Не все, — согласился Берн. — Хочу, чтобы вы знали… — Он помолчал, перевел дух и повторил: — Хочу, чтобы вы знали: после возвращения из Лондона я не принял ни капли. Ни единой капли.
Джейн молча кивнула и снова посмотрела на чемоданчик.
— Что случилось после того, как вы это забрали?
Берн пожал плечами:
— Не помню, как шел по улице, как вернулся домой. Не помню, чтобы разбивал окна в магазинах миссис Хилл и мистера Дэвиса, но, должно быть, когда-то сделал, потому что наутро вся деревня только об этом и говорила. Все искали преступника. Но тогда я, разумеется, об этом не подозревал.
Берн тоже посмотрел вниз.
Нет, он ничего не помнил, потому что лежал в забытьи.
— Как же вам удалось избежать… досмотра? — недоуменно спросила Джейн.
И в ответ услышала смех.
— Счастливое стечение обстоятельств, — ответил он, немного успокоившись. — Следующим вечером произошло первое нападение на дороге. О преступлениях на главной улице или забыли, или связали их с последующими событиями. К этому времени меня уже начали подозревать, но никто не догадался спросить, где я был в день ограбления.
— Ну и простаки, — пробормотала Джейн.
— Только не доктор Лоуфорд, — возразил Берн. — Спустя несколько недель он пригласил в партнеры доктора Берриджа; очевидно, для того, чтобы приемная никогда не пустовала.
Джейн не поднимала глаз от пыльного потертого чемодана, от единственной бутылки, в которой еще оставалось зловещее ядовитое зелье. Берн тоже посмотрел на источник своего падения и позора.
— Так что, как видите, люди не напрасно меня подозревают. И не зря ненавидят. Я нанес Рестону и всем местным жителям огромный ущерб.
— Но ведь далеко не все обвинения справедливы! — горячо воскликнула Джейн.
— Достаточно и того, что действительно произошло! — прорычал Берн и отошел от трубы, возле которой стоял все это время. — Я заслужил ненависть, так пусть же ненавидят! — Он сделал еще шаг, отчего Джейн испуганно попятилась, и пронесся мимо нее к единственному окну. Исповедь далась нелегко, и воздуха катастрофически не хватало. — Теперь вы все знаете и, я уверен, в достаточной степени жалеете меня и презираете, так что будет лучше, если я останусь в одиночестве.
Он стоял лицом к окну и не сомневался, что слышит удаляющиеся шаги… но вдруг голос прозвучал совсем близко, за спиной.
— Считаете, что я вас жалею? — обиженно и недоверчиво проговорила Джейн.
Берн порывисто обернулся и увидел пылающие огнем глаза, горячий румянец на щеках.
— Полагаете, что я представляла вас на ассамблее, наводила справки насчет преступлений, да и сейчас вот пришла… из жалости?
— Только из жалости; иных причин я не вижу, — горько отозвался Берн. — Не понимаю, как вы можете защищать меня в присутствии маркиза и сэра Уилтона, но в то же время за целую неделю не находите мужества навестить. Неужели у вас в библиотеке, на диване, я выглядел столь нелепым?
— Нет! — искренне воскликнула Джейн.
— Почему же не пользуетесь возможностью немедленно уйти? Теперь у вас есть веские основания завершить неудачную программу реабилитации и поставить на мне крест! Черт возьми, сегодня открылись самые темные стороны моего существования.
— Я не желаю ставить крест! И вы для меня вовсе не… программа!
— В таком случае что же? Если не крест, не программа, если не испытываете ни жалости, ни ненависти — что остается?
Берн не мог не заметить, что леди Джейн переживает нелегкие минуты. Неровное дыхание, лихорадочный блеск глаз, пунцовые щеки — она едва справлялась с волнением. Он и сам чувствовал, как натянулся каждый нерв, встрепенулась каждая клеточка, ожил каждый уголок души, и, едва сознавая, повторил:
— Что же остается?
Она молчала, но ответ явился сам собой и не оставил сомнений.
— Джейн, — прошептал Берн, — что…
Слова закончились.
Неизвестно, как и откуда возник поцелуй. Они приникли друг к другу и слились воедино. Берн отбросил в сторону трость, яростно обнял Джейн, сжав ее плечи, едва не прожигая пальцами тонкую ткань дневного платья. Она прильнула, подняла руки в стремлении оказаться ближе, еще ближе…
Случилось то, о чем они оба давно мечтали, хотя и боялись признаться даже самим себе. За целую неделю разлуки Берн изголодался и истосковался. Истосковался по рыжим волосам, веснушкам, по ощущению мягких пухлых губ на своих губах, по странному чувству причастности. И нежная кожа, и бархатная глубина глаз, и непостижимый аромат жимолости… сильнодействующие средства, наркотики, но только чистые и светлые. И непреодолимые. Он бережно приподнял подбородок Джейн, проник языком в ее рот и почувствовал, как желанная красавица вздрогнула, словно была не в силах совладать со стихией.
