Впервые он пал еще в Новой Англии. Там Джэггар довольно долго был безупречным служителем Божьим, имел обширный приход и знать не знал греха. Но вот умерла его жена Рут, и вскоре плоть возобладала над духом. Одна из прихожанок Джэггара, аппетитная вдовушка, как-то дала ему понять, что она к его услугам, и священник не устоял перед искушением. После каждой тайной встречи он подолгу простаивал на коленях перед распятием, жестоко бичуя себя, но плоть его не смирилась. Джэггар постоянно вставал на путь греха, прекрасно сознавая, что рано или поздно его делишки выплывут наружу. Так и случилось. Лишенный сана, изгнанный из прихода, Джэггар не знал, что делать с собой.
Тогда много говорили о святой миссии обращения язычников. Рьяные служители церкви ждали массового похода миссионеров на Сандвичевы острова[1]. Миссионерство показалось Джэггару спасительной путеводной нитью. Так он искупит свой грех, вернет приход, пылкими речами обратив в истинную веру толпы островитян. Поскольку санкции ему было не видать, Джэггар по собственной инициативе отправился на острова, мысленно называя себя предтечей будущего войска Христова. Ступив на белый песок острова Мауи, он дал клятву никогда больше не уступать низменным инстинктам.
Но он нарушил клятву уже через две недели. Видит Бог, намерения Джэггара были чисты! Виновата была порочная островитянка, молодая Моана, золотокожая языческая богиня.
На родине миссионер много слышал о распутных нравах островитян, а по прибытии был до глубины души шокирован видом нагих девушек, которые плескались в волнах прибоя в обществе юношей, не считая это постыдным. Но позже Джэггар понял, что у жителей Мауи есть свой кодекс поведения, в том числе интимного, и им позволено далеко не все, как он полагал вначале. Однако этого кодекса придерживались не все, включая Моану.
За первые две недели миссия Джэггара в Хана не увенчалась успехом. Его усилия встречались здесь без враждебности, но с полным равнодушием. Однако это не смутило пастыря.
Мало-помалу Джэггар решил, что темные силы сговорились испытать его, постоянно посылая искушения. Уже целый год он не прикасался к женщине, хотя и был в самом расцвете сил. В свои тридцать семь Джэггар сохранил здоровье, ел мало, совсем не пил и, казалось бы, мог успешно бороться с любым искушением. Однако в мягком климате Мауи желания обретали особую интенсивность. Все распаляло их: и аромат экзотических цветов, и вид небольших крепких грудей островитянок, их золотистых ляжек, то и дело мелькавших в разрезе капа. Как ни молился Джэггар, как ни умерщвлял плоть, она лишь пуще вожделела запретного плода.
Неудовлетворенная похоть превратила в ад его ночи. Потеряв сон, он бродил по белым пляжам, озаренным луной, пока не валился с ног от изнеможения. В такую-то ночь и подстерегла Джэггара дьяволица по имени Моана.
Это случилось недалеко от деревни. Из-за деревьев появилась женская фигура и заступила Джэггару дорогу. Как и все женщины, Моана носила лишь тонкую капа, и в свете луны миссионер хорошо видел ее округлые, красивые груди. Они почти касались его – так близко она подошла!
Ему показалось, что темные глаза девушки светятся в полумраке, когда она обратилась к нему на местном наречии. Джэггару легко давались языки, и он, уже освоившись в Хана, понимал островитян. Девушка сказала, что зовут ее Моана, что он первый белый мужчина, которого она встретила, и что она почтет за честь познать физическую радость со служителем белого бога.
– Оставь меня, прочь, искусительница! – в отчаянии вскричал Джэггар, теряя голову, так как желание клыками вгрызлось в его плоть. – Я дал обет не знать плотских утех и не нарушу его за все блага мира!
Моана только улыбнулась. Взяв его безвольную руку, она положила ее на свою теплую упругую грудь. Слова застряли у миссионера в горле. Он последовал за девушкой к ближайшей рощице, в густую тень, подальше от лунного света, но не от глаз Божьих! Под деревьями Моана развязала узел капа. Легкая ткань скользнула на траву. Глаза миссионера так и впились в темный треугольник волос в развилке ее бедер, все мысли о воздержании вылетели у него из головы.
Издав страдальческий стон, Джэггар сорвал с себя одежду. Голый, до предела возбужденный, он бросился к Моане. Та увлекла миссионера на траву и змеей обвилась вокруг него, приняв его измученную вожделением плоть.
Ощутив себя внутри жаркого, словно пульсирующего лона, миссионер забыл обо всем. Моана, воплощение плотского греха, отвечала толчком на каждый толчок, изгибалась дугой, отдавалась и брала, полностью превратив Джэггара в инструмент наслаждения. Лишь после финального спазма он отчасти избавился от наваждения, но тут обнаружил, что остался один. Дьяволица исчезла, оставив его опустошенным физически и морально.
Миссионер, дрожа, поднялся на колени и воздел сцепленные руки к небесам в беспросветном отчаянии.
– О Боже всемогущий! Отец небесный! Прости мне этот грех, ибо я противился ему, сколько мог! Я порочен, грешен до мозга костей, но встану на путь искупления! Я не согрешу больше, на коленях в этом клянусь! Отныне благочестие станет моим единственным уделом. Чтобы загладить грех, я удвою усилия на благо Твое!
Увы, впоследствии он грешил снова и снова! Стоило только Моане попасться ему на глаза, Джэггар уступал соблазну и совокуплялся с ней. Он честно пытался противостоять греху: коленопреклоненно молился часами, произносил пылкие речи перед теми немногими, кто соглашался его слушать, постился так долго, что изнурил себя даже больше, чем желал, превратившись в ходячий скелет. Однажды, полубезумный от голода и отчаяния, Джэггар вспомнил библейское изречение «Если правый глаз твой искушает тебя, вырви его» и чуть было не последовал ему. К счастью, он впал в голодное беспамятство раньше, чем искалечил себя.
Но все было тщетно – проклятая Моана имела над ним больше власти, чем молитвы. По иронии судьбы, как раз в тот момент Джэггар получил заказанную в Новой Англии партию платьев, известных как «матушка Хаггард». Эти длинные серые бесформенные одеяния, наглухо закрытые у шеи и на запястьях, полностью скрывали фигуру. Такой наряд церковь находила единственно возможным для обуздания природного распутства островитян. Джэггару удалось убедить Моану надеть такое платье. Девушка, сочтя это эротической прихотью миссионера, согласилась. Он же надеялся, что ее примеру последуют другие.
Но и эта надежда не оправдалась. Пришлось сложить платья в сундук, где их вскоре покрыла плесень...
Громкие крики вернули миссионера к действительности. Это Лопака со своим отрядом выскочил из кустов и ворвался в толпу, окружившую тело Коа. Идея принадлежала меднокожему туземцу. Он считал, что смерть молодого вождя смутит и деморализует его подданных, сделав их легкой добычей. Лопака рассчитывал занять место Коа.
