«Блохи», – с презрением подумала герцогиня, наблюдая за ним сквозь чуть приоткрытые веки. – Вероятно, уже много лет не расчесывал свой парик.
– Настоятельно рекомендую поместить ее в гостиницу, пока не оправится полностью.
«Оправится... – подумала герцогиня. – Быть может, он имеет в виду «пока не умрет»? Убежден, что дни мои сочтены, это совершенно очевидно, иначе тон не был бы таким покровительственным. Старый болван! Я докажу ему, что не намерена умирать в этом неприглядном и ничтожном английском графстве. Дождусь возвращения домой». Она и впрямь не чувствовала себя умирающей, несмотря на терзавшую ее лихорадку, от которой болела голова, горло, грудь. И верила, что ничуть не похожа на женщину на смертном одре. По ее просьбе Берта перед его приходом поднесла ей ручное зеркальце, и она тщательно рассмотрела себя. О, быть может, слегка исхудала. Берта тщательно нарумянила ей щеки и припудрила волосы (что было, разумеется, проявлением тщеславия, поскольку они и так совершенно седы), затем укутала шотландской шалью с цветами Монкрифов – яркие сочетания голубого, белого и зеленого безотказно подчеркивали изумрудную яркость ее глаз, некогда слывших самым прекрасным на ее и без того приковывавшем внимание лице. И обе они – и Берта, и она сама – признали, что более чем удовлетворены результатами своих стараний.
– Дня три-четыре, возможно, неделю, – услышала она заключительные слова доктора и хотела было взглянуть на него, но, подняв глаза, обнаружила, что ее внучатый племянник полностью его загородил. Ян Монкриф стоял скрестив на груди руки и слегка сутулясь, чтобы не задеть головой потолка. Свет фонаря позволял разглядеть его резко выступающие скулы и гордый орлиный нос, поразительно похожий, как вынуждена была признать герцогиня, на ее собственный.
Эта мысль заставила ее улыбнуться, несмотря на ломоту в костях. Уже по одному этому носу она тотчас узнала его, когда они впервые увиделись в Париже меньше чем месяц тому назад. Нос да еще надменность, неизменно сопутствовавшая ему, которой он был обязан своему воспитанию в гораздо большей степени, чем сам это сознавал или соглашался признать. Высокомерие – этой чертой все Монкрифы были наделены в удручающей степени, и герцогиня весьма скоро обнаружила, что Ян Монкриф – при всем том, что он незаконнорожденный, – тоже обладал этой чертой в избытке. У французов есть для этого точное слово – «sang froid» или что-то подобное – ее притупившаяся память перевела его как «хладнокровие», что, безусловно, соответствовало характеру новоиспеченного герцога Война.
Герцогиня подавила зевок. Нет, их первая встреча, безусловно, была не особенно приятной, и она сейчас слишком утомлена, чтобы поразмышлять об этом. Утомленная, истерзанная болью, она чувствовала, как лихорадка точно железным обручем стягивает ей голову и шею, и всем сердцем желала, чтобы...
Низкий голос вырвал ее из навалившейся на нее дремоты.
– Можете открыть глаза, мадам. Доктор Кеннеди ушел.
– Да? – Превозмогая острую боль в суставах, герцогиня приподнялась в постели. – И что он счел нужным сказать вам?
– Бьюсь об заклад, что вы это слышали сами. Герцогиня с раздражением посмотрела на своего внучатого племянника.
– Вы отлично знаете, что я не могла расслышать ни слова, поскольку вы нависли надо мной, как медведь...
– Ну, он сказал, что ни оспы, ни холеры у вас нет.
– О-о! И сколько же он получил за столь блестящий диагноз? Разве я не говорила вам, что в детстве уже переболела оспой? Что же касается холеры...
Монкриф не дал ей договорить:
– Учитывая ваши годы и в связи с тем, что так и не сумел понять причину, вызвавшую вашу лихорадку, он порекомендовал задержаться на несколько дней здесь, в Норфолке.
– Я отказываюсь даже...
Но Монкриф не позволил себя прервать:
– Я узнал, что ближайшая гостиница находится в шести милях к северу, в селении Бродхэм, так что с вашего позволения распоряжусь, чтобы вас немедленно перевезли туда.
Бродхэм... В мозгу герцогини шевельнулось смутное воспоминание. Что-то неуловимо знакомое было в этом названии, но что именно – она не в состоянии вспомнить... Во всяком случае, пока не пройдет эта ужасающая боль.
– Мадам...
Она медленно повернула голову. Ее внучатый племянник смотрел на нее сдвинув брови, и сумрачная нетерпеливость, проступившая на его лице, придавала ему что-то поистине сатанинское...
– Это будет после десяти часов, – продолжал он. – Я пойду, а вы тем временем отдохните.
– Могли бы, по крайней мере, притвориться, что моя болезнь для вас нечто большее, чем просто обуза, – недовольно проговорила герцогиня.
Выражение его лица не переменилось.
– Зачем? Это ни на миг не обмануло бы ни вас, ни меня.
Герцогиня поджала губы.
– Да, вероятно.
– Можно подождать и до завтра, – неожиданно предложил он. – Сейчас холодно, и туман особенно густ. Если вы не готовы отправиться в путь...
Теперь он нависал над нею темной громадой, его широкие плечи заслоняли свет фонаря. Герцогиня подняла руку и погладила его по щеке.
– Разумеется, готова, мой дорогой.
Ей было приятно убедиться в том, что ее ласковый жест тронул его, и, когда он стремительно выпрямился и повернул к двери, она скривила губы в довольной усмешке.
– Знаешь, Берта, – заметила она, когда дверь за ним закрылась и можно было позволить себе наконец откинуться на подушки, – по-моему, он проникается ко мне симпатией.
– Ну уж... – произнесла Берта и, не поднимая глаз, перекусила зубами нитку.
– Слава Богу, мы на месте! Мне уже казалось, что нам никогда не доехать! – Геркуль Грей засмеялся, осаживая грызущую удила кобылу перед гостиницей у края книглиннской дороги. Ярко освещенная вывеска возвещала ее название – «Фрэзере Инн» и имя владельца – «Джозеф Карн».
Несмотря на поздний час высокие окна были освещены, и сквозь стекла наружу вырывались неясный говор и смех.
– Немало удивлюсь, если буду завтра в состоянии двигаться, – добавил Геркуль, кривясь от боли и потирая зад.
– Не преувеличиваешь? – насмешливо произнесла его сестра, тоже осаживая свою лошадь. – Признайся уж, что тебе просто приятней заночевать здесь, чем на конюшне в Вулли-Энде.
– Нет, я не слишком в этом уверен, – возразил Геркуль, спешившись, и, по-прежнему растирая нижнюю часть тела, повел кобылу мимо бесконечных розовых клумб в стойло.
Они пустились в этот долгий путь из Вулли-Энда в темноте и холоде на неоседланных лошадях потому, что нашли там лишь пару прогнивших уздечек и ни одного седла, да еще потратили битый час, пока наняли пару пугливых лошадок, которые паслись неподалеку от конюшни. Под конец и брат и сестра выбились из сил, потому что Таунсенд приплыла из Кинг-Линна на встречу с братом много позже восьми. Геркуль в ожидании ее нетерпеливо вышагивал по пристани и обрушил на нее жаркую отповедь, которую она вскоре прервала, пожаловавшись на адский голод. Геркуль сменил гнев на милость, ощипал подстреленных ими уток и изжарил на огне очага, сложенного в дальнем конце мрачной конюшни. А к тому времени, когда голод был утолен и остатки трапезы убраны, было уже поздно отправляться в неблизкий путь домой, в Бродфорд-Холл.
