Ну, разумеется, Алексашка был не так глуп, чтобы уготовить царевнам и герцогу участь Девиера. Но малая толика страха никогда не повредит, справедливо считал он. Герцог Голштинский и царевны согласились на отступное: Анна и Елизавета сейчас получат по два миллиона, их интересы не будут забыты при установлении порядка престолонаследия в будущем, герцог с Анной в самое ближайшее время отправятся в Голштинию, Петр будет поддерживать претензии герцога на шведскую корону… а Александр Данилович Меншиков, светлейший князь, из тех денег, которые выговорены Голштинскому и Анне, получит 60 тысяч рублей.
Вот таков он был – накрывая на стол будущему императору, не забывал сметать крохи в свой бездонный карман!
А между прочим, юному Петру было за что быть благодарным светлейшему, только он этого по младости лет и глупости не слишком понимал да так, к сожалению, не понял и не оценил. Выдворением из страны герцога Гольштейн-Готторпского Меншиков фактически предотвратил раздел государства (ведь Карл-Фридрих настойчиво требовал в дополнение к приданому за цесаревной Анной Петровной недавно завоеванные провинции Российской империи – Эстляндию и Лифляндию). Его непомерные запросы поддерживали в Европе, да и те придворные круги в России, которые кормились со стола всевозможных иноземных посланников и постоянно получали от них подарки и подношения. Таким образом, светлейший выступил один против довольно крупной группировки придворной знати, в числе которой был и кое-кто из многочисленных Долгоруких. Алексашка красть-то крал, но наивно считал, что краденое все равно остается в России. И все, что идет на пользу ему, идет на пользу стране. Неведомо, знал ли он выражение Людовика XIV: «Государство – это я», но вел себя совершенно так, будто являлся единоличным столпом Отечества. А впрочем, в ту пору так оно и было… Он совершенно вошел в роль державника-императора – страну кромсать он не позволит! Голштинский герцог вынужден был удовольствоваться деньгами – и, изрядно запуганный, покинул со своей супругой пределы России. Легкомысленная Елизавета (Елисаветка, как ее порой не слишком почтительно называли) была в ту пору очередной раз беременна невесть от кого и не представляла собой никакой угрозы планам светлейшего.
6 мая 1727 года Екатерина умерла, чего давно ожидали. Все поздравляли нового императора и его будущего тестя, который неотлучно находился при Петре и которого тот заискивающе называл батюшкой. Тут же присутствовал надменный, даже несколько надутый Александр Александрович Меншиков, старший и единственный сын светлейшего, определенный императору в наперсники. Меншикову-меньшому было от чего задирать нос: в свои тридцать лет он уже имел должность обер-камергера, чин генерал-лейтенанта и орден Андрея Первозванного. Также ему был пожалован орден Святой Екатерины, что дало повод недоброжелателям язвить и издеваться: ведь до сих пор давали орден только женщинам.
12 мая устроили большое празднование в доме Меншикова на Преображенском острове, куда был приглашен двор (в Зимнем торжествовать казалось неудобно – похороны Екатерины еще не состоялись). Петр вошел в залу – перед одиннадцатилетним, преждевременно созревшим мальчиком почтительно склонились гости – и во всеуслышание заявил:
– Сегодня я хочу уничтожить фельдмаршала!
Конечно, не одно недоброжелательно настроенное к Меншикову сердце радостно дрогнуло – ведь обычно Александра Даниловича именовали фельдмаршалом. Настало общее замешательство. Однако тотчас стало ясно, сколь несбыточны надежды недоброжелателей: император протянул будущему тестю патент на звание генералиссимуса. Меншиков давно домогался этого чина, и вот наконец-то его тщеславие, бывшее отнюдь не слабее алчности, удовлетворилось!
Спустя неделю после похорон императрицы состоялась помолвка Петра и Марии Меншиковой. Сначала настроение в зале было унылое, но вот вошел юный император – и с его появлением, чудилось, свечи загорелись ярче и музыка ударила громче, так оживилось все вокруг.
Не от отца – угрюмого Алексея, а от деда – великолепного Петра – унаследовал одиннадцатилетний отрок, видом и ростом более похожий на пятнадцатилетнего юношу, свое непобедимое, дерзкое, почти назойливое обаяние, которое заставляло человека трепетать враз от радости, что упал на него взор царя, и от страха, что взор упал именно на него. Он был мальчик еще, и основной чертой его натуры было ничем не подавляемое, буйное, непомерное своеволие. Как если бы, провидя свою раннюю кончину, он норовил схватить и попробовать все, до чего только могли дотянуться его слишком длинные даже при его росте руки (наследственная черта!) – руки загребущие, как говорят в народе. И он хватал, хватал этими руками все подряд: жизнь, людей, радость, страну свою огромную, абсолютную власть. Хватал, вертел, рассматривал с разных сторон, пытаясь понять, как же все устроено… и чаще отбрасывал, безнадежно изломав. Он был еще дитя, получившее в качестве погремушек и бирюлек великую державу… Да, дитя, и не более того, но этого не смел видеть никто, кроме Александра Даниловича Меншикова.
И вот когда появился в зале он, то Петр, который только что заставлял волноваться и трепетать собравшихся, вдруг, словно расшалившийся не в меру щенок, заслышавший грозный окрик хозяина и, виляя хвостом, бросившийся к нему, с покорной, детской, растерянной улыбкой повернулся к высокому, статному, роскошно одетому человеку, который возвышался над всеми присутствующими не только и не столько ростом, а как бы всем существом своим. Что и говорить, Александр Данилович Меншиков, светлейший князь, адмирал, генералиссимус, глава Верховного Тайного Совета, глава Военной коллегии и прочая, и прочая, и прочая, был в полном смысле слова «батюшкой» державы…
При его появлении все в зале мгновенно пришло в движение: так куклы на ниточках своих да веревочках действуют в руках опытного кукловода. Меншиков, будто фокусник из рукава, извлек откуда-то внушительную фигуру архиепископа Феофана Прокоповича, и обряд обручения начался. Условия сего действия были еще вчера обсуждены членами Верховного Тайного Совета, две цесаревны и Голштинский герцог безропотно поставили на протоколе свои подписи. Со вчерашнего дня в домах высшей знати только об этом и говорили, а все же каждое новое условие договора встречалось вздохами и восклицаниями восторга (весьма напоминающими горестные и завистливые стенания).
Мария Александровна Меншикова в качестве царской невесты получила титул высочества и орден Св. Екатерины (право, на ее прелестной груди он был все же более уместен, чем на груди ее брата). Младшая дочь Меншикова, Александра, возводилась в чин камер-фрейлины и удостоена была ордена Св. Александра. Варвара Михайловна Арсеньева, свояченица Меншикова, главная его союзница во всех делах (благодаря ей Данилыч сломил страстное сопротивление Марии, вовсе не хотевшей идти за одиннадцатилетнего мальчишку, пусть даже и императора), получила такой же орден. («Ну хоть будет чем украсить герб!» – пробурчал кто-то из гостей, оставшийся незамеченным, однако слова сии тотчас же начали перелетать из уст в уста и долго еще проливали бальзам на израненные души всех присутствовавших при обручении.)
