– Армейская, – сказал Браницкий. – Так что если ты не мародер, значит, дезертир либо лазутчик.
– Я не дезертир, – упрямо проговорил парень, покосившись на Амелию, которая стояла в нескольких шагах и могла слышать разговор.
– Все равно, – ответил Браницкий, которому надоел этот бессмысленный разговор. – Плауц! Расстрелять их. Пусть все знают, как его светлость относится к мародерам. – Он повернулся, собираясь уйти.
– Но, господин полковник… – несмело начал лейтенант, – у нас осталось мало пуль, и герцог велел их беречь. Неизвестно, когда подойдут обозы… – Он осекся.
– Хорошо, – сказал Браницкий, немного поразмыслив. – Можете повесить, я не имею ничего против.
Лейтенант растерялся. Судя по всему, этот молодой офицер прежде никогда не занимался казнями. Вся его фигура выражала внутреннюю борьбу.
– Господин полковник!
– Что еще? – сухо спросил Браницкий.
– Но у меня нет веревок!
– Так достаньте! – Лейтенант хотел еще что-то возразить, но Браницкий опередил его. – Если вы мне скажете, что у вас нет деревьев, то я вас самого велю повесить. Выполняйте!
В это мгновение Амелия, которая уже собиралась уйти, обернулась.
– Что такое, кузен? – спросила она. – Вы хотите повесить этих несчастных? За что?
Смазливый прежде остальных сообразил, какую выгоду можно извлечь из сердобольности неизвестной красавицы. Он утробно взвыл и кинулся к ее ногам.
– Сударыня! – прокричал он, цепляясь за подол платья. – Мы крестьяне… ей-богу, крестьяне! Мы не мародеры! Мы искали нашего брата…
– Этьена, – подсказал священник.
– Мы не виноваты! За что ж нас казнить? У меня жена, у него детки… Сиротами ведь останутся!
Ева стояла насупясь, и в голове ее пробегали разные любопытные мысли. Прежде всего она думала, как красиво смотрятся подобные сцены в романах и насколько уродливо выглядят в действительности. В самом деле, здоровый детина, валявшийся в ногах ее госпожи и хватавшийся руками за подол ее платья (сделанного, между прочим, из оливково-зеленого шелка), являл собой на редкость жалкое зрелище. Он тряс головой, разевал рот, черты его были искажены, по щекам катились слезы.
– Сударыня, мы не виноваты! – кричал маленький. – Клянусь богом!
– Мы честные люди! – стонал распростертый в пыли. – Сударыня!
Амелия нерешительно взглянула на Браницкого.
– Может быть, вы все-таки отпустите этих несчастных, кузен? – проговорила она. – Я знаю, что не смею просить вас, но что, если вы все-таки ошибаетесь?
Браницкий вздохнул. Упорствовать и далее было бы неделикатно по отношению к молодой женщине; да и по лицу лейтенанта Плауца он видел, что тот испытывал облегчение. Браницкий поймал лукавый взгляд Луизы (эта женщина понимала его без всяких слов) и напустил на себя строгий вид.
– Генрих! – Именно так он называл ее при посторонних.
– Да, господин полковник.
– Сегодня какой день?
– Третье сентября, – удивленно отозвалась его любовница.
– Я знаю, но какого святого?
Луиза задумалась.
– Кажется, святой Розалии.
– А вот и нет, – возразил парень со шрамом. – Сегодня день святого Ремакля. День затворницы Розалии будет завтра.
– Откуда ты знаешь? – с любопытством спросил Браницкий.
Пленник дернул плечом.
– Так, – ответил он. – Я пел в церковном хоре. Ну и…
Он тяжело покраснел, потому что Браницкий расхохотался. Нет слов, не слишком вежливо, но он даже вообразить себе не мог, что этот широкоплечий, крепкий парень пел когда-то в церковном хоре и получал тумаки от кюре за невыученную латынь.
– И кто такой этот святой Ремакль? – спросила Луиза. – Что-то я совсем его не помню.
– Арденнский епископ, – мрачно бросил парень. Больше всего его задело то, что над ним смеялись при Амелии, а он ничего не мог поделать. Он был очень гордым и тяжело переживал нанесенные оскорбления.
– А мы почти в Арденнах, – заметил Браницкий, перестав смеяться. – Ладно! В честь дня святого Ремакля я, так уж и быть, отпускаю вас, но вы обязаны немедленно покинуть город. Если я еще раз вас увижу, то велю повесить, слышите? И тогда все святые и епископы, вместе взятые, вас не спасут!
Он кивнул Плауцу, поклонился Амелии и двинулся прочь. Луиза зашагала следом.
– Ах, сударыня, – простонал смазливый, – вы даже представить себе не можете, что вы для нас сделали!
Амелия молча отстранилась, высвобождая подол. Почему-то теперь, хотя она знала, что поступила как должно, ей было немного неприятно. И эти люди, попавшие в беду, теперь тоже не вызывали у нее ничего, похожего на сочувствие.
– Идем, Ева, – сказала она. – Нам пора ехать.
Похожий на священника громко пререкался с одним из солдат, требуя, чтобы тот вернул ему золотую цепочку. Смазливый, поднявшись на ноги, отряхивал колени. К Плауцу подошел человек со шрамом.
– Чего тебе? – неприязненно спросил лейтенант.
– Мою саблю. Ты ее забрал, а на дорогах неспокойно.
Лейтенант посмотрел ему в глаза и молча бросил саблю в грязную лужу у ног пленника. Солдаты рассмеялись.
– Попадись ты мне! – добавил лейтенант, чтобы последнее слово осталось за ним.
На скулах человека со шрамом дернулись желваки, но усилием воли он все же овладел собой и подобрал испачканное оружие. Отойдя от пруссаков на достаточное расстояние, он вытер его и повесил на пояс, после чего направился к реке. Примерно в том же направлении только что удалилась зеленоглазая незнакомка, но, конечно, это было лишь совпадением.
В толпе на мосту Святого Креста он увидел Амелию, которая разговаривала с каким-то господином в сером сюртуке. Они обменялись несколькими словами, господин учтиво поклонился, и молодая женщина села в карету. Человек со шрамом проводил ее глазами и вздохнул.
Он двинулся к воротам Сент-Мену, не заметив, что в толпе стояли трое его знакомых, и эти трое тоже чрезвычайно внимательно смотрели на свояченицу полковника Браницкого.
– А дамочка-то богатая, – сказал тот, что смахивал на священника.
– Одни сережки сколько стоят, – поддержал его смазливый.
– Черт бы побрал этих пруссаков, – тоскливо промолвил маленький. – Мародеры им, видите ли, не нравятся. Синие[5] тоже сволочи порядочные, но хоть грабить не мешают.
– Ты это, язык не распускай, – шепнул священник. – Мало ли кто услышит.
– Чё делать-то будем? – деловито спросил смазливый.
– У меня есть одна мысль, – объявил маленький. – Надо только к куму Жильберу наведаться. У него лошади – просто загляденье.
– Правильно, – одобрил священник. – Надо убираться отсюда поскорее, а не то этот полковник еще про нас вспомнит. Вы как хотите, но у меня нет никакой охоты болтаться на веревке.
