Она сполна испытала на себе, что значит видеть во сне ад, а потом проснуться в волшебной сказке. Беда заключалась в том, что Мария больше в нее не верила.
В те дни, когда она еще звалась Мариам, а ее родные были живы, отец говорил ей о том, что представители их народа привыкли окружать себя такими цветами, изделиями и формами, которые напоминали бы им о рае, в который они когда-нибудь попадут. К несчастью, девушка видела гибель этого рая, видела расколотые вазы, изорванные и окровавленные шелка, сожженные и попранные святыни.
Потому, очнувшись в обстановке благородной, приглушенной роскоши, она могла подумать только том, что уже умерла.
– Ты долго спала, – сказал Энрике, который сидел рядом с ней на необъятной, как море, кровати. В его взгляде, голосе, прикосновении руки была легкая, как облако, нежность.
Внезапно Марии почудилось, будто этот миг – всего лишь продолжение того момента, когда они разговаривали в палатке военного лагеря на окраине Галеры, а того жуткого временного промежутка, который был подобен огромному выжженному полю, просто не существует.
И все же он был в ее жизни, сохранился в ее душе и сердце, и она не могла о нем забыть.
– Где я?
– В моем доме. Ты в безопасности. Все кошмары позади.
– А Кончита?
– Она тоже здесь, и с ней все в порядке.
– Я… я не знаю, как вас называть, – прошептала девушка.
– Энрике. Меня зовут Энрике, если ты еще не забыла, – сказал он и с надеждой спросил: – Ты искала меня?
– Да. Меня вело отчаяние.
– Не… любовь?
Она сжалась в комок.
– Не знаю. Я ни на что не имею права. Я вне закона.
– Мне все равно. Я тебя ждал. Прости, что не бросился на поиски. – Он вложил в эту фразу все, что мучило и терзало его сердце.
– Неужели вы меня помнили?
– Я помнил девушку из восточной сказки и знал, что никогда не забуду. Я сохранил розовый платок с золотыми монетками, который ты оставила после себя. Он согревал мое сердце в пустые ночи, когда я спал в холодной постели. Жизнь коварна и изменчива, все в ней неустойчиво и хрупко. Истинна только любовь, и я намерен ее сохранить.
Когда Энрике наклонился, чтобы поцеловать девушку, Мария отпрянула. Она вспомнила всех тех, кто впивался в ее губы голодными и… холодными поцелуями.
– Сказка давно закончилась. Я должна рассказать вам правду.
Он молча слушал, глядя в одну точку и продолжая поглаживать девушку по руке. Когда она замолчала, сжал ее пальцы и отрывисто произнес:
– Забудь. Я принял решение. Я брошу все, в чем нет ни счастья, ни правды. Мы уедем в такое место, которое станет напоминать тебе родину. Где мы будем только вдвоем.
– Вы всегда будете помнить другое.
– Только свою вину, – сказал Энрике и неожиданно улыбнулся: – Сыграем в шахматы? Условия прежние: исполняется желание того, кто выиграет.
– Уже поздно, но я согласна.
– Кажется, в прошлый раз мы тоже играли ночью?
Мария ответила на его улыбку и на мгновение стала похожа на тот прекрасный редкий цветок, который ему не удалось уберечь от грязи и пепла. И все-таки у него оставалась надежда.
– Теперь я постараюсь проиграть.
Мануэль стоял на палубе корабля под названием «Виктория», который, как обычно, был переполнен и пассажирами, и грузами. Он вдыхал запахи смолы и морской воды, пищи, табака и не слишком опрятных людей, слушал их голоса, скрип снастей, хлопанье парусов и пронзительные крики чаек.
На «Виктории» плыл священник-миссионер, который уступил Хелки и ее сыну место в каюте, но Мануэль предпочитал оставаться на палубе. Он сидел или стоял у самого борта, глядя на слепящую глаза пену, подставляя лицо колючим брызгам, и вскоре его одежда задубела от соли, а волосы стали жесткими, как пакля.
Здесь Мануэль мог хотя бы немного отвлечься от мыслей о Паоле, вдобавок Хелки поручила ему ухаживать за кобылой.
– Если с ней что-то случится, я выброшу тебя за борт, – предупредила женщина.
Энрике Вальдес подарил Мечту Хелки и Ниолу. Когда Хосе попытался возразить, говоря, что кобыла стоит кучу денег, Энрике ответил:
– Это уже не лошадь, а легенда. Я недостоин ею владеть.
Мануэль чувствовал себя не так, как десять лет назад, когда ему тоже суждено было пуститься в вынужденное плавание. Теперь его не радовали ни звонкая песня ветра, ни могучий шум океанских волн, ни грубоватый смех матросов. Мужчина проклинал себя за то, что поддался словам индианки, бросил и предал Паолу, оставил ее в руках инквизитора.
Ниолу не становилось ни лучше, ни хуже. Он слабо дышал, но ни разу не пошевелился и не открыл глаза. Хелки все время стояла возле него на коленях и что-то шептала, держа его руку в своей. Когда священник предлагал ей поесть и попить, она только отмахивалась.
Однажды ночью поднялся такой шторм, что даже Мануэлю пришлось сражаться с надутыми ветром парусами. Испанец вымок до нитки, ослеп от дождя, все его тело ныло, но, когда он, пошатываясь, спустился вниз и увидел среди стонущих, страдающих от морской болезни людей Хелки, которая все так же упорно и стойко что-то бормотала над своим сыном, его усталость как рукой сняло. Воистину эта женщина продолжила бы свое дело, даже если бы очутилась на океанском дне!
Когда они высадились в Гуатулько, Ниол был еще жив. Хелки поспешила туда, где жили индейцы. Мануэль окинул презрительным взглядом убогие хижины, рядом с которыми были разбиты крохотные огородики. Во многих домах не было окон, и дым выходил либо из отверстия в потолке, либо через дверь. Кое-где вход был завешен грязными, рваными тряпками. Мануэль не понимал, кого или что Хелки намерена разыскать в этом жалком месте.
Она заговорила с какой-то женщиной, которая ответила на ломаном испанском.
– Человек, которого ты ищешь, живет в соседнем поселке. Но он этим не занимается – боится испанцев. И потом он не мапуче, а из другого племени.
– Неважно. У меня нет времени искать кого-то еще.
Хелки велела Мануэлю остаться с Ниолом, а сама взялась за повод Белой Лошади.
– Может, лучше я съезжу? – спросил мужчина. Он боялся, что, пока индианка будет разъезжать по берегу, юноша умрет у него на руках.
– С тобой никто не станет разговаривать.
В уголках ее рта собрались тени, резкие черты выражали стоическую суровость, глаза напоминали темные провалы. Это было лицо человека, который способен на все.
Мануэль заметил, что за время путешествия в черных как ночь волосах женщины появилось множество серебряных нитей, и покачал головой.
Хелки без малейшего усилия вскочила на кобылу и сразу пустила ее галопом. Мужчина невольно залюбовался ее своеобразной, красивой «индейской» посадкой. Его и прежде удивляло, каким образом в течение жизни двух или даже одного поколения этот народ, прежде никогда не видевший лошадей, сумел достичь столь выдающегося мастерства в верховой езде. Воистину индеец и его конь составляли одно целое.
