Однажды Анжелику снова позвали в приемную комнату.
К ней приехал старый Гийом, еще больше поседевший со времени их последней встречи. Свою вечную спутницу, ненаглядную алебарду, Гийом аккуратно прислонил к стене.
Он объявил девушке, что прибыл забрать ее домой, в Монтелу.
Прощаясь с Анжеликой на пороге монастыря, монахини-урсулинки радостно улыбались, так как, по их мнению, отъезд воспитанницы означал, что ей нашли мужа.
Барон де Сансе рассматривал Анжелику, не скрывая удовлетворения.
— Монашки и впрямь превратили тебя в паиньку, дикарочка моя!
— Паиньку? Ну это мы еще посмотрим, — возразила Анжелика и привычным жестом небрежно тряхнула золотистыми кудрями. Напоенный болотными, слегка сладкими и терпкими нотками воздух Монтелу воскресил в Анжелике любовь к свободе, она оживала, словно засохший цветок после обильного дождя. Родительская гордость барона Армана все возрастала.
— Ты еще красивее, чем я ожидал. Правда, кожа немного смугла для твоих волос и глаз, но в этом тоже есть определенное очарование. Почти все мои дети смуглые. Боюсь, это память об арабах, чья кровь течет в жилах многих жителей Пуату. Ты видела своего маленького братика Жана-Мари? У него кожа как у настоящего мавра!
Неожиданно барон добавил:
— Твоей руки просит граф де Пейрак де Моренс д’Ирристрю.
— Моей руки? — удивилась Анжелика. — Но я его даже не знаю!
— Это не имеет значения. Важно то, что его знает Молин. Он заверил меня, что о более лестном союзе для своей дочери я и мечтать не могу.
Барон Арман сиял от радости. Кончиком трости он сбивал примулы, растущие у обочины дороги, которая вела через овраг и по которой он прогуливался вместе с дочерью этим теплым апрельским утром.
Анжелика вместе со старым Гийомом и братом Дени приехала в Монтелу накануне вечером. Она очень удивилась, увидев Дени, но он ей объяснил, что хотя в коллеже и нет каникул, его специально отпустили, чтобы он смог присутствовать на ее свадьбе. Возвращение в Монтелу, в родные места, не принесло Анжелике ожидаемой радости. Все здесь стало чужим, бессмысленным, вялым, несмотря на слуг, которые сновали то тут, то там, выполняя поручения. Барон специально нанял строителей, которые возводили новые конюшни и сараи. После смерти матери для Анжелики стало странно видеть в замке тетушек. Пюльшери не изменилась. Она очень обрадовалась приезду племянницы. Но старушка так исхудала, что Анжелика побоялась обнять ее слишком крепко, чтобы не повредить хрупкие кости. Тетушка Жанна все так же сидела целыми днями в дальнем углу гостиной и с неизменно мрачным видом вышивала очередной цветок.
Когда Анжелика была ребенком, голова которого постоянно забита новыми фантазиями и приключениями, она не придавала особого значения бесконечному брюзжанию и ворчливым упрекам тетушки Жанны в адрес племянницы. Речь тети Жанны, как, впрочем, и она сама, казались лишь частью декораций. Возвращение в Монтелу взволновало Анжелику и разбудило в ее душе тоску, отчего она стала особенно чувствительной к исступленной злобе, которую тетушка Жанна умела показать одним взглядом, брошенным поверх рамок своего гобелена. Отвечать на подобные взгляды словами любезности — занятие, требующее немалых усилий, на которые она в данный момент была неспособна. После предписанных этикетом приветствий, Анжелика оставила тетю наедине с рукоделием, иголкой и ниткой.
Новость о свадьбе привела Анжелику в полное замешательство. В замке, который она прекрасно помнила, словно появилась странная чужая пустота. Но ощущение пустоты было вызвано не только смертью матери.
Возможно, это из-за братьев? Младшие выросли, и Анжелика их постоянно путала. Тому, кого когда-то все называли «крохой», — Дени — уже исполнилось пятнадцать лет[77].
— А где Гонтран? — спросила она как-то у Мари-Аньес.
Девочка удивилась.
Гонтран был для ее из «старших», которые жили где-то далеко, в монастыре урсулинок или в иезуитском коллеже. Она их всех плохо знала. Но, обладая живым умом, Мари-Аньес старалась угодить старшей сестре, которой очень восхищалась.
Пока Мари-Аньес бегала узнавать, куда же делся Гонтран, Анжелика вспомнила, что, когда Раймон приезжал за ней в монастырь, он упоминал об отъезде брата в Париж на учебу.
Наконец Мари-Аньес вернулась и выпалила:
— Он уехал!
А потом прибавила:
— Никто не знает куда.
И она была права, так как с тех пор о нем никто ничего не слышал. Сегодня утром, прогуливаясь с отцом, она решила не упоминать о Гонтране, чувствуя, что разговор о брате может только ухудшить настроение барона. К тому же слухи о собственной свадьбе беспокоили ее куда больше. «Что может означать вся эта история с замужеством?» — думала она. Сначала Анжелика не придала значения речам о браке, но сейчас уверенный тон отца очень беспокоил ее. За прошедшие годы отец почти не изменился, лишь несколько седых нитей появилось в его бородке в стиле Людовика XIII. Анжелика думала, что он будет подавлен смертью жены, а встретила улыбающегося и вполне цветущего человека. Они вышли на зеленую, пологую лужайку, возвышавшуюся над болотами, и Анжелика постаралась сменить тему разговора, опасаясь, что обсуждение семейных проблем поссорит их в первый же день встречи.
— Отец, вы писали мне, что во времена Фронды понесли серьезные убытки из-за того, что у вас конфисковали большую часть мулов.
— Это правда. Мы с Молином потеряли половину всего скота, и без его помощи, я бы давно сидел в тюрьме за долги, даже если бы продал все наши земли.
— Вы ему еще много должны? — встревожилась Анжелика.
— Увы! Из сорока тысяч ливров, которые он мне ссудил, за пять лет тяжелого труда я сумел вернуть ему только пять тысяч. Кстати, Молин и их долго не соглашался брать, уверяя, что деньги являются моей долей в общем деле. И только когда я стал вне себя от гнева, он их принял.
Анжелика заметила, что если управляющий сам не хотел брать деньги, то отцу не стоило упорствовать в своем благородстве.
— Если Молин предложил вам сотрудничество в деле, значит, оно ему выгодно. Он не тот человек, который просто так станет делать подарки. Но при всем этом он честен, и если отдает вам сорок тысяч ливров, значит, ваш труд стоит таких денег.
— Конечно, торговля мулами и свинцом с Испанией идет неплохо, тем более что мы освобождены от провозных пошлин вплоть до самого океана. Еще бы несколько лет без войны, в течение которых можно было бы продавать свинец и мулы государству, и мы смогли бы покрыть все расходы… Что верно, то верно.