— Нет, это неправда. Вы не в первый раз совершаете столь ужасный поступок. Мне было известно о ваших преступлениях еще ребенком.
— Когда вы были в руках повстанцев, — промолвил колдун, — как думаете, как я вас защищал? Откуда, по-вашему, я получал сигнал об опасности?
«Талисман, — хотела я ответить. — Это талисман помог мне остаться в живых». Я закрыла глаза и ощутила, как тяжело он лежит на груди, скрывая зло, таящееся в сердце. Я не желала знать, что тогда сделал Руджиери.
Он кивнул. Слова, которые он так старался не выпустить, все же вырвались.
— Только из любви, Катрин.
Свечи, освещавшие изувеченные тела девушки и ее нерожденных детей, погасли. Свет лампы убрал чувство нереальности. Меня точно мечом поразило. Я опустилась на табурет, тот самый, на котором сидела девушка, когда Козимо поил ее вином.
Любовь.
— Только не говорите, что сделали это ради меня.
Я поняла вдруг, что бы почувствовал мой муж, если б я созналась в своем преступлении. Фраза колдуна десятилетней давности вернулась ко мне: «Мы с вами связаны, Катерина Мария Ромула де Медичи».
Ужаснувшись, я добавила:
— Я люблю только Генриха. И всегда буду любить только его.
Лицо Руджиери горестно напряглось, и он мрачно произнес:
— Я знаю, Madame la Dauphine. Я читал ваши звезды.
Дождь вскоре закончился. По дороге во дворец я остановилась неподалеку, передала поводья мадам Гонди, и она поехала в конюшню. Я ничего ей не сказала; думаю, она даже в темноте заметила, что я в ужасе.
Затем я немедленно отправилась в свои апартаменты и к ужину не спустилась, поскольку была не в состоянии вести светские беседы. Дрожащими руками я повесила на шею жемчужную подвеску.
Как бы я ни расстроилась, в ту ночь мне было необходимо переспать с Генрихом. Горничная подождала, пока я напишу записку, где я просила мужа посетить меня сразу же после ужина. Я намекнула, что случилось нечто серьезное.
Одна из фрейлин раздела меня, мадам Гонди причесала мне волосы, все еще влажные от дождя. Она молчала, но глаза ее задавали множество вопросов.
Спустя некоторое время Генрих постучал в дверь моей спальни. Я открыла сама. Муж остановился на пороге. Лицо его загорело на солнце: он много времени проводил на охоте. Меж бровей залегла озабоченная морщинка. Я видела по его глазам, что ему не хотелось ко мне идти, однако Диана его прислала.
— Вы плохо себя чувствуете, Madame la Dauphine? — осведомился он официальным тоном, теребя в руках бархатный берет.
До его появления мне казалось, что нервы мои не выдержат и я не смогу его соблазнить. Но при одном лишь взгляде на него я ощутила, как по телу разлилась горячая волна — дикая, странная, неизвестно откуда взявшаяся — и смыла все мои понятия о приличиях. Мне захотелось проглотить его живьем.
Я приложила палец к губам и закрыла дверь спальни.
Генрих смутился от такой прямоты и явно собирался уйти. Я ему этого не позволила. Словно та умалишенная проститутка, я просунула руку ему в трико и взяла за член. Другой рукой я стянула его трико до середины бедра, затем опустилась на колени и сделала то, чего раньше не делала: взяла его плоть в рот и взглянула на волнистые светлые волосы в том месте, где у меня росли тускло-каштановые.
Мои действия застали мужа врасплох. Поначалу он попытался меня оттолкнуть, потом притих и наконец схватил меня за голову и застонал. Его берет упал на пол, но он не обратил на это внимания. Член был покрыт венами, он покраснел, таким толстым я его прежде не видела. Он затвердел и готов был взорваться. Я водила губами вверх и вниз так быстро, что поранила верхнюю губу и почувствовала вкус крови. Тогда я быстро встала на цыпочки, взяла Генриха за плечи и поцеловала в губы, он тоже почувствовал вкус моей крови.
На этот раз Генрих меня не оттолкнул. Мое безумие заразило его, он обнял меня, наши языки переплелись, тела прижались друг к другу так крепко, что усилие заставляло нас дрожать. Жемчужина Руджиери больно колола мне грудь.
Я взяла мужа за руку и повела к кровати, его возбужденный член выпирал из-под дублета. Он ждал, когда я, как всегда, улягусь, но вместо этого я толкнула его на кровать, сняла с него трико и стянула свою рубашку. Затем разложила его, как Монтекукколи перед казнью, и уселась сверху. Я была мокрой, и он легко вошел в меня. Мы оба задохнулись от наслаждения.
Ощущение, охватившее меня, было нечеловеческим, в нем не было удержу, не было ни мыслей, ни эмоций, одно голое желание. Желание грубое, уродливое и прекрасное. В нем бились жизнь и зловоние смерти. Я была уже не Катрин и уже не в своей спальне. Мое лицо согревало дыхание сотни мужчин, грудь и вульву ласкали сотни рук. Я была бесстыдной. Мне хотелось, чтобы все они проникли в меня, чтобы мною овладел весь мир.
Я прижала ноги Генриха к кровати, мои губы впились ему в рот, я чувствовала вкус смерти и железа. Я укусила мужа за плечо и рассмеялась, когда он вскрикнул. Я смеялась, когда он стащил меня с постели, прижал грудью к стенным панелям, а сам вошел в меня сзади.
Все это было греховно и опьяняюще. Я стонала, отводила назад руки, царапала бедра мужа ногтями, тянула его на себя, чтобы он погрузился в меня еще глубже. А когда страсть достигла высшей чудеснейшей точки, он содрогнулся и закричал мне в ухо. Я тоже закричала, высоким пронзительным голосом — от невероятного удовольствия и непереносимого ужаса. В тот безумный момент мне привиделся блестящий красный череп нерожденного младенца.
Почудился голос Руджиери: «Только из любви».
Генрих вынул свою съежившуюся плоть. Я ощутила, что в меня попало его семя; первым желанием было выпустить его наружу, но так я ничего бы не добилась. Шатаясь, я легла на кровать, защищая жидкость, оросившую матку.
Генрих вытянулся на животе подле меня. Лицо его выражало удивление и недоверие.
— Катрин, — прошептал он. — Моя застенчивая невинная жена, что на тебя нашло?
— Дьявол, — отозвалась я, не улыбнувшись.
Муж слабо отреагировал на мрачность моего тона. Он недоумевал, однако на следующий вечер снова искал моих объятий. К этому времени я дала заколдованный оникс мадам Гонди и попросила спрятать минерал под матрасом Дианы.
Минуло три недели. Муж каждый вечер навещал меня в спальне. И я ненасытно набрасывалась на него, как только он появлялся на пороге. Мой аппетит не знал пределов. Я требовала, чтобы он входил во все отверстия, исследовал пальцами и языком каждый сантиметр моего тела. То же самое я делала и с ним. Наедине с любым мужчиной — с Руджиери, грумом, пажом или дипломатом — я чувствовала невероятное желание.
