– А! – закричал не своим голосом Нелидов. – Боже, что я наделал!
Он упал около Рандлевского, который еще дышал.
– Леонтий! Леонтий, мой милый, бесценный. Мой брат! Не покидай меня! Не уходи!
– Я хотел, чтобы мы ушли вместе и соединились наконец на небесах, – прошептал синими губами умирающий.
– Тебе нет прощения, но я прощаю тебя, – зарыдал Нелидов.
– Ты – Божество, в твоей воле карать и миловать. – Рандлевский попытался улыбнуться и испустил дух.
– Я не перенесу этого кошмара, – простонал Нелидов, когда Сердюков попытался приподнять его с пола. – Я не хочу жить. Я не могу жить с этим ужасом. Отдайте мне пистолет!
Сердюков предусмотрительно подхватил пистолет и убрал его в карман.
– Сударь, как раз наоборот! Вы избавились от кошмара! Нет никакой мистической силы. Вы теперь можете жить спокойно и счастливо. Но, разумеется, после того, как вас оправдают присяжные. Тем более, – Сердюков покосился на бездыханное тело несчастного Горшечникова, – тем более что ваша возлюбленная теперь вдова.
Нет, положительно жителям Эн-ска давно так не везло с новостями. Вот и теперь непонятная, загадочная смерть Горшечникова не сходила с уст обывателей. Подробностей выспросить было не у кого, вот и обрастало событие немыслимыми слухами и небылицами. Одно было известно доподлинно: Горшечников явился в дом своего обидчика, с которым ему жена изменила, и там он был застрелен. Убийцу отвезли в Петербург и там предали суду присяжных.
В день похорон учителя в церковь, где происходило отпевание, пришла вся гимназия во главе с директором. Гимназистки хлюпали носами и утирались батистовыми платочками, вспоминая, каким душкой был покойный. Директор глядел хмуро. Вся эта история чрезвычайно подпортила репутацию его учебного заведения. Теперь жди инспекцию! Рядом с дядюшкой стояла Гликерия Зенцова. Она с трудом сдерживала слезы и комкала в ладошке платок. Но плакать по бывшему товарищу, который чуть было не сделался женихом, она не смела. Через два дня она должна венчаться, глаза красные будут, нос распухнет. Нет, никак она не может позволить себе всплакнуть всласть. Да и что подумают жених и его матушка? Нет, нельзя!
Пришла и Калерия Вешнякова. Пожалуй, она в этой церкви являлась единственным человеком, который испытывал подлинное горе от смерти незадачливого Мелентия Мстиславовича. Как-никак, благодаря ему она вновь испытала все радости жизни, о которых уже и думать забыла в свои-то сорок лет. Узрев бледный лоб покойного любовника, она хотела бросаться с криком на гроб и биться там в слезах. Но Гликерия Зенцова во избежание публичного скандала вовремя успела ухватить подругу за локоть и отодвинуть подальше от любопытствующих глаз. Через некоторое время, когда Вешнякова поуспокоилась и взяла себя в руки, обе подруги подошли к вдове и обняли ее с двух сторон. О чем они говорили, никто не услышал, хотя многим страсть как хотелось расслышать хоть словечко. Ведь что тут скажешь, если она, вдова, убиенного Горшечникова бросила, если рога ему нарастила оленьи? И если убили несчастного в доме любовника жены? Как тут выражать соболезнование прикажете? Многие конфузились, когда подходили к Софье, которая сидела около гроба в густой вуали. Это обстоятельство тоже вызывало досаду сочувствующих. Не было никакой возможности разглядеть лицо вдовы и убедиться в том, что на нем нет следов слез, страдания или раскаяния. Относительно осуждения Софьи эн-ское общество разделилось на несколько партий. Одни безоговорочно порицали женщину, полагая, что за подобное поведение, как в старину, надо пороть розгами. Подумать только, и такая порочная дама учила их девочек! Иные полагали, что теперь времена другие. Либерализм и упадок нравов и законодательства сделали свое пагубное дело. А все отчего? Оттого, что бездумно перенимаем нравы всяких там германцев, англичан или французиков. Посему гадкая история есть не личная порочная сущность натуры Горшечниковой-Алтуховой, а есть проявление гибельных тенденций в обществе. Третьи, не особенно обремененные думами о судьбах Отечества, втихомолку просто завидовали Софье. Еще бы! Оказаться в самом пекле такой душераздирающей истории, о которой только в романе прочитать можно! А тут живешь, живешь с постылым мужем и пятью детьми в наемной квартире и киснешь всю жизнь, даже мечты о любви проходят, не то что сама любовь, не говоря уж о безумных страстях, которые в Эн-ске и вовсе никому не ведомы.
После похорон мужа Софья Алексеевна с Матреной и Филиппом заколотили дом и отправились в Петербург. Жить в Эн-ске стало совсем невмоготу.
Трагические события в Грушевке счастливым образом изменили жизнь семьи Толкушиных. Полиция сняла обвинение в убийстве с Тимофея Григорьевича. Он снова кипел в работе, дело понемногу поднималось, обороты и барыши росли. Не росли только понимание и теплота между супругами. Сын Гриша принялся помогать отцу, хотя отношения между ними стали совсем другими. Сын уже не трепетал, как раньше, не принимал беспрекословно слова родителя. Да и тот понимал, что прежнему сыновнему почитанию и доверию пришел конец.
Ангелина Петровна воспряла духом и ожила. Теперь ее душа удивительным образом успокоилась. Она заметно повеселела и похорошела. Пошила себе несколько обнов, заказала модные шляпки. Тимофей Толкушин по-своему расценил все эти изменения. Со временем, когда образ покойной возлюбленной постепенно испарялся из его памяти, он снова стал подумывать о жене, о семье. Что ж, со всяким бывает, значит, так Богу было угодно – провести его и жену через эти тернии. Но зато, зато теперь-то уж они снова будут любить друг друга как никогда! Видать и Геля, родная, так думает, вон как глаза-то светятся, как сапфиры!
– Геленька! – Тимофей вышел из кабинета, где работал весь день. – Геля! – и он потянулся к жене, чтобы поцеловать ее как в былые времена, словно меж ними и не было никаких потрясений.
Ангелина Петровна мягко отстранилась и села поодаль, взяв на колени рукоделие.
– Я, Тимофей Григорьевич, думаю вскорости в Париж поехать. – Русая голова склонилась над работой.
– Что ж, хорошая идея! – Тимофей выглядел несколько обескураженным. Он ожидал, что верная и нежная его жена только и ждет его знака, чтобы вновь броситься в его объятия. – А то и Григория возьми с собой, пусть на Европу посмотрит. И тебе одной не скучно будет! А денег возьми, сколько пожелаешь, чтоб ни в чем отказу не было супруге и сыну Тимофея Толкушина!
– Благодарствуй! – Ангелина подняла голову и слегка улыбнулась. – Меня долго не будет, Тимоша. – Она помолчала, рукоделие лежало на коленях нетронутое. – Я к адвокату уже сходила, сходи и ты покудова. Готовь бумаги на развод.
