Как видим, обстановка в стране была грозная, вернее предгрозовая. И именно в это время Диана де Пуатье исчезла со сцены. Юный король послал сказать ей, что по причине ее дурного влияния на покойного монарха, его отца, она заслуживала бы самого что ни на есть сурового наказания, но он, своим поистине королевским милосердием, не желает отныне ее беспокоить; она должна всего лишь (как это уже знает читатель) вернуть все драгоценности, которые когда-либо вручил или подарил ей Генрих II.
Екатерина Медичи, никогда не стремившаяся прибегать к мести ради одного только удовольствия отомстить, удовлетворилась замком Шенонсо, переданным ей Дианой, в обмен даровав ей мрачный замок Шомон-сюр-Луар, и больше не терзала своей давней соперницы.
Теперь, в новых условиях, соперницей ее была лишь Мария Стюарт. Одной из двух врагинь было уже сорок лет, другой всего семнадцать. Одна из них не отличалась особенной красотой, другая покоряла сердца блеском своей прелести и юности. Одна была холодна и расчетлива, полновластно господствовала над своими словами и поступками, пряча чувства под маской непроницаемого спокойствия, другая — неопытна, горяча, порывиста, подчас дерзка и увлекаема своими чувствами и внезапными капризами. Одна была Екатериной Медичи, другая Марией Стюарт; и если одна из них уже в юности прошла через многие испытания и унижения, то другая, к счастью или несчастью для нее, не знала еще ни шипов, ни печалей жизни. Гордая уже тем, что могла носить на своей голове сразу две короны не наихудших из королевств, окутанная фимиамом лести и интриг, она была всецело опьянена ролью, которую, казалось, ей уготовила судьба и история, превратившись в любимого кумира французского двора. Даже серьезный и нравоучительный канцлер Лопиталь, человек сурового нрава, обращаясь к ней в своих латинских стихах, называл шотландскую королеву не иначе как „шотландским чудом“, „самой прекрасной особой своего времени, совершенством во всем и всегда“.
Ради нее пали границы самой бесстыдной лести, или, лучше сказать, лесть перешла все границы.
В Марию Стюарт влюбился даже второй сын королевы Катрин — Карл (будущий Карл IX). Позже, уже после отъезда Марии на родину, он даже заказывал Пьеру Ронсару (1524–1585), известному французскому поэту своего века, главы „Плеяды“, нежные и чувствительные поэмы, посвященные отсутствующей красавице и тени покойного брата.
„Я видел сам, — говорил Брантом, — как он был влюблен. Он неизменно смотрел на портрет с восхищением и не мог налюбоваться“ [234] .
О! милый брат, не надобно хулить,
Что жизнь твоя в расцвете сил угасла.
Не каждому дано вкусить,
Что ты вкусил от красоты,
Что стоит королевства [235].
Определенно, Марии Стюарт следовало предпочесть принца Карла хилому и нелюбвеобильному дофину, совершенно неспособному погасить ее пламя. Но в сем случае ничего изменить было нельзя. К тому же Франциск II, ее законный супруг, был всецело поглощен этой первой и последней страстью своей короткой жизни. И Екатерине, пожалуй, пришлось бы в один прекрасный миг начать борьбу и против нее, если бы она точно не знала, что правление ее сына будет кратким. Королева-мать недаром доверяла астрологам. Они ей это предсказали неоспоримо и несомненно. Так что Марии Стюарт, преисполненной чувства собственного превосходства (предрассудками крови, расы и рождения) и потому рассматривающей свою свекровь как особу низкого происхождения, „истинную дочь итальянских купцов“, нечего было противопоставить умудренной опытом „волчице“. Поскольку дни Франциска (в силу состояния его здоровья) были сочтены, Екатерина спокойно готовилась к предстоящей борьбе — изучала, анализировала, сравнивала, ждала; и потому даже заговор в Амбуазе [236] нисколько ее не взволновал. Бесстрастная свидетельница пыток и казней, она присутствовала на них с тем же спокойствием (а быть может, плохо скрываемой радостью), с каким римские матроны присутствовали на боях гладиаторов.
Очевидцы казней так описывают развернувшиеся события. На улицах Амбуаза лежали мертвые тела и лилась кровь. Луара была покрыта привязанными друг к другу трупами. „Людей обезглавливали, вешали и топили“ в течение целого месяца. „Но самым удивительным было то, что не были соблюдены никакие формы правосудия, несчастных вели на казнь, не зачитав им приговора, не объявив им причину смерти, даже не назвав им имен“. Репетиция Варфоломеевской ночи была проведена. Славный принц Конде, вождь протестантов, готовый на любое предательство, желая избежать гнева короля, сам приказывал казнить несчастных, позабыв на время о том, что был главой заговора, Екатерина Медичи, Мария Стюарт, все дамы двора с высоты дворцовых террас наблюдали ужасные сцены. А кардинал Лотарингский с видом человека, получавшего немалое удовольствие от смерти того или иного отважного заговорщика, замечал: „Поглядите-ка, Сир, на этих обнаглевших безумцев! Даже страх смерти не сможет сбить их спеси и преступной наглости. Как вы думаете, что бы они делили, если бы захватили Вас?“ Герцогиня де Гиз, дочь герцога Феррарского и Рене Французской, силой доставленная на этот спектакль, вбежав после него в комнату королевы-матери, в отчаянии разрыдалась. Королева спросила ее, что же могло случиться такого, чтобы опечалить ее столь странным образом. „Я только что была свидетельницей самой горестной и достойной жалости трагедии… Не сомневаюсь, что в скором времени великое несчастье падет на наш дом, и Бог истребит нас за жестокости и бесчеловечность, сегодня творимые“.
Победоносные Гизы желали заодно умертвить короля Наварры и низкого предателя собственного дела принца Конде, и тот, несомненно, поплатился бы и за свой заговор, и за свое предательство, если бы в этот самый момент Франциск II тяжело не заболел. Королева Катрин, крайне встревоженная всемогуществом Гизов, нашла более благоразумным противопоставление им Бурбонов. Она отложила казнь Конде, и смерть короля, случившаяся 5 декабря 1560 года, спасла ему жизнь. Франциску II было всего шестнадцать лет, из которых он правил всего семнадцать месяцев, довольно долгий срок для подобного короля. „Тогда заметили, — пишет историк Варийяс, — что и родился он во время затмения, и жену взял во время войны, и что зала, которую приготовили специально для того, чтобы судить принца Конде и многих других заговорщиков, стала палатой его агонии и смерти“.
5 декабря 1560 года юный король скончался „в Орлеане от абсцесса в мозгу“ [237], хотя французский историк Мишле утверждал, что он „скончался от этой рыжей кобылы Марии Стюарт“ [238].
