— И я вам не нужна. Из этого ничего не выйдет.
— Почему?
— Я совсем не подхожу вам, — сказала она, голос ее был тих, и в нем звучала боль.
Рэнсом чувствовал, как ей тяжело. Ему очень хотелось прекратить эту жестокую игру, объяснить ей все, взять всю вину на себя, как подобало, как и было бы справедливо. Но он уже зашел слишком далеко.
— Я люблю вас, — негромко сказал он, и это было единственное, что он мог сейчас для нее сделать. На глаза Летти навернулись слезы.
— Ах, Рэнни. Это очень странно, но мне кажется, что и я как-то люблю вас.
— Тогда примите мое имя.
Его имя. Самое ценное, что есть у мужчины. Она могла бы уступить его просьбам, но никогда потом не простила бы себе этого. Но как объяснить все Рэнни, чтобы не обидеть его?
— Я не могу, вы же знаете, — Летти попыталась улыбнуться. — Это не понравится вашей тетушке. Люди даже могут сказать, что я согласилась, чтобы завладеть Сплендорой.
— Вы и будете владеть Сплендорой.
Летти удивленно подняла брови:
— Вы думаете, я выйду за вас из-за денег скорее, чем Салли Энн выйдет за полковника?
— А мне все равно из-за чего.
— Я не могу этого сделать, Рэнни.
— Но вы же сами сказали, что немного любите меня. А со временем полюбите еще больше.
Произнести эти слова было для него таким облегчением, что даже казалось неважным, что она ответит. Он уже смирился с фактом, что едва ли услышит от нее слова, которые хотел услышать. Все, что ему было нужно сейчас, увидеть, как она отреагирует на его чистосердечную просьбу, посмотреть на ее лицо и понять, какова она на самом деле, что она на самом деле чувствует. И главное — не выдать себя, не выхватить ее вдруг из кресла и не сжать в объятиях: ведь тогда она сразу узнала бы его.
— Пожалуйста, — взмолилась Летти, — не говорите больше ничего.
Он долго смотрел на нее, размышляя. То, что для него было игрой и удовольствием, для нее было пыткой. Он должен был понять это раньше.
— Хорошо. Пока.
Рэнни все понял, и это было так неожиданно, что Летти подхлестнула волна благодарности. В порыве она склонилась к нему и коснулась губами его лба. Ее грудь на мгновение прижалась к его плечу, и от этого прикосновения, каким бы коротким оно ни было, его пронзило острое желание. Теряя голову, Рэнсом схватил ее за плечи, но тут вдруг у порога скрипнула половица. Резко отстранившись, Летти в панике обернулась.
— Ну и ну, учительница, — лениво растягивая слова, пошутил Мартин Иден. — Если вы так проводите занятия, когда мне тоже можно будет приступить к учебе?
«Поостерегись жары, дорогая. Не только потому, что это вредно для здоровья. Ведь известно, что жаркий климат подрывает и моральные устои».
Летти бросила письмо матери на стол, оперлась о локоть и потерла лоб кончиками пальцев. В последнее время некоторые пассажи из писем родственников удивляли ее своей нелепостью. Казалось, они думают, что весь штат Луизиана — это малярийное болото, населенное жестокими и вспыльчивыми людьми, которых следует втоптать ногами в грязь за их преступления против человечества. Думать так о Рэнни, Сэмюэле Тайлере, да о любом из людей, которых она встречала на улицах Накитоша, было просто смешно. Да, для этих людей феодальные отношения, утвердившиеся на земле сотни лет назад, были образом жизни. Не их вина, что индустриальные сообщества, такие, как Англия или Новая Англия, не могли больше извлекать пользу из этой системы и поэтому вдруг объявили, что она порождает эксплуатацию и с ней должно быть покончено. Разумеется ни один разумный человек не стал бы оспаривать этого утверждения. Но точно так же ни один разумный человек не мог и не должен был ожидать, что люди, воспитанные в традициях рабства, изменятся за одну ночь. Война всегда трагедия, но то, что творилось теперь, было грубым произволом. Летти видела это так отчетливо, что не могла понять, почему другие думают иначе. Это, как она считала, показывало, насколько она изменилась.
Впрочем, это свидетельствовало только о том, насколько сильно она изменилась. Мысли ее матери были когда-то и ее мыслями. Но не теперь. За время своего пребывания в Луизиане она не заметила распущенности нравов. Возможно, жаркий климат поощрял людей к более тесному взаимодействию и позволял им смелее отходить от сковывающих правил. Но Летти не видела в этом ничего предосудительного.
И все же ей следовало уехать, вернуться в Бостон, где она была на своем месте. Здесь у нее ничего не получалось, в поисках убийцы Генри не было никакого сдвига. Все то, что она собиралась предпринять, о чем постоянно твердили ей сестра и зять, — например, насесть на шерифа и заставить его работать поактивнее, — казалось ей теперь бесполезным. А что надо делать, она не знала. Она ничего и не предпринимала с той одной ночи на пароме. Какую-то пользу она приносила только своими уроками, да и то часто думала, что кто-нибудь сможет делать это лучше, чем она, более терпеливо и усердно.
Летти отодвинула письмо в сторону и откинулась в кресле. За последние две недели она получила письма от матери, сестры, два письма от кузин и от лучшей подруги. Но письма, которое обещал написать Джонни, все не было. Тетушка Эм говорила, что не надо беспокоиться — очевидно, он устраивается на новом месте, решает, чем будет заниматься, готовится послать за матерью. Он напишет, когда устроит все свои дела. И все-таки Летти волновалась — она не могла забыть и об опасностях, с которыми была связана попытка Джонни добраться до границы штата. Не то чтобы она сильно сомневалась в Шипе. Просто у нее было нелегко на душе, и она знала, что это будет продолжаться до тех пор, пока не придет весточка от Джонни. Летти была уверена, что тетушка Эм, несмотря на весь свой уверенный вид, чувствует то же самое.
Пожилая женщина давно уже оправилась от заражения, рана на руке все еще отливала фиолетовым, но хорошо зажила. Она снова занялась своими обычными делами, а также консервированием смородины и слив, которые дети из поселка таскали ведрами, и изготовлением желе, джемов и наливок из соков. Она сбивала масло и продавала его приезжавшим за ним специально горожанам, а еще продавала свежие яйца, которыми особенно гордилась. Правда, порой тетушка Эм ворчала, что всю ее прибыль съедают Рэнни и Лайонел, которые каждое утро требовали плотный завтрак из булочек с маслом, яиц и ветчины, молока и свежего джема. Однако жалобы эти были только шуткой — она всегда с удовольствием наблюдала, как они все едят.
Запасы, приготовление пищи, планирование блюд и сами трапезы занимали большую часть времени тетушки Эм, и иногда ей это надоедало. Так что никто, кроме Летти, не удивился, когда она объявила, что четвертое июля будет ознаменовано пикником с жареной рыбой. Бросив на нее ехидный взгляд, тетушка Эм заявила, что многие предки жителей южных штатов тоже воевали за свою свободу от британского господства. У северян, сказала она, совсем нет монополии на празднование Дня независимости.
