Флорис почувствовал, что отступать некуда. Для себя Елизавета уже все решила. Он уже стал принцем крови. Флорис хотел возразить. Взгляд Адриана пресек его неначавшиеся излияния.
— Идемте со мной в Зимний дворец, — сказала Елизавета. Адриан взмахнул рукой. К берегу подплыли лодки. Со всех сторон сбегались придворные. Сладко улыбаясь, к царице подошел Воронцов. Его неотступно преследовала мысль: «О чем они могли так долго шептаться?»
— Вашу руку, граф Воронцов.
Канцлер поклонился, ободренный этим знаком монаршей милости.
— Сегодня ночью, ваше величество, ваша красота бросила вызов самому звездному небу.
Елизавета улыбнулась. Воронцов всегда отличался галантным обхождением. Царица была женщиной и любила комплименты.
— Мы очень довольны сегодняшним праздником, господин герцог Петербургский, и завтра ждем вас вместе с герцогом Дубиновским у нас во дворце, — небрежно бросила царица, направляясь к лодке.
Братья поклонились и проводили царицу до самого берега. Спустя несколько минут появился маркиз де Ла Шетарди.
— Ах, друзья мои, — брюзжал он, — все забывают об этикете! Отнюдь не графу Воронцову принадлежало право предложить свою руку царице.
— Вы меня удивляете, Тротти, — лукаво улыбнулся Адриан.
— Ничего удивительного, здесь, во дворце на Мойке, ее величество находилась как бы во Франции, да-да, именно во Франции, несмотря на ваши новые русские титулы, а значит, ее императорское величество должна была подать руку его величеству.
— Тут я отказываюсь вас понимать.
— Однако все очень просто: царица должна была бы предложить руку королю Людовику XV.
— Понимаю вас, сударь, но… король, гм, находится несколько далековато.
— Да, сударь, но в отсутствие его величества его место при ее императорском величестве должен занять чрезвычайный посол его королевского величества… но в конце концов, друзья мои… вечер удался. Но времена изменились… да, хорошие манеры забываются. Что ж, до завтра!
Адриан с трудом сдержал смех, представив себе, как будет бушевать Тротти, узнав, что Флорис…
Молодые люди стояли на берегу до тех пор, пока царская лодка не скрылась из виду, и молча направились к своему дворцу. Стоя на ступенях крыльца, Флорис обернулся и устремил взор на крыши дворцов, сиявших в лучах восходящего солнца. Полной грудью вдохнул он свежий утренний воздух. В этот ранний час в нем был разлит аромат свежего, только что вынутого из печи хлеба.
— Вот и отлично, — произнес он, — мы привезем сюда Батистину, и она станет маленькой русской принцессой.
Адриан посмотрел на брата и понял, что тот от него что-то скрывает. Он пожал плечами и позвал:
— Федор, Ли Кан, друзья мои, будите Грегуара. Пора втайне ото всех собирать чемоданы. Завтра вечером мы впятером уезжаем в Париж.
Жорж-Альбер закашлялся в знак протеста.
— Да, разумеется, и ты вместе с нами, — улыбнулся Адриан.
— А мы еще вернемся, барин? — спросил казак.
— Обязательно, и очень скоро.
Не говоря ни слова, Флорис оставил друзей и поднялся к себе. Ли Кан внимательно смотрел ему вслед: «Майский Цветок взволнован, словно императорский сокол».
Быстро заперев дверь, Флорис вытащил из кармана записку, подсунутую таинственной рукой ему под тарелку во время сегодняшнего ужина: он успел лишь бегло ознакомиться с ней на террасе дворца. Подойдя к факелу, молодой человек нетерпеливо развернул ее и прочел:
«Я обращаюсь к самому благородному из моих врагов и прошу его помощи. Вот уже много месяцев, как меня перевозят из тюрьмы в тюрьму. Моя последняя темница находится в бастионе Ораниенбаума. Через несколько дней меня должны казнить по приказу царицы. Если я согрешила, на том свете меня настигнет заслуженная мною кара, но пусть моя кровь падет на головы тех, кто стал не моими судьями, но моими убийцами.
Монахиня Елена Преображенская,
бывшая некогда несчастной Юлией Менгден.
21 июля сего года».
Флорис поднял голову и улыбнулся: «Нет, пантера, ты слишком хороша, чтобы умереть».
В дверь постучал Адриан. Флорис открыл ему, предварительно тщательно спрятав записку Юлии. Молодой человек чувствовал укоры совести. Он не любил иметь секретов от брата, но подумал, что Адриан наверняка найдет сотню уважительных причин, чтобы не заниматься судьбой мадемуазель Менгден.
— С тобой все в порядке, Флорис? — заботливо спросил старший брат.
— О, да-да. Скажи мне, по какой дороге мы поедем? — небрежно спросил Флорис.
— Как обычно, через Петергоф и Ораниенбаум.
Флорис вздрогнул.
— Псков, Рига граница по реке Даугава, а дальше, проезжая через Ковно, мы можем заехать к нашему другу воеводе. Дороги хорошие, наводнений не было, мы поедем быстро. Однако теперь надо отдохнуть, — заключил Адриан, делая вид, что не замечает смущение брата.
— Дорогой Адриан, — поговорил Флорис, удерживая брата за рукав, — подожди минуточку, скажи мне, что ты обо всем этом думаешь? Я действительно стану царевичем?
Старший брат посмотрел на младшего и дружески хлопнул его по плечу:
— Твоя судьба в твоих руках, Флорис. Она будет такой, какой ты сам захочешь ее сделать…
— Быстро, любезный, свежих лошадей, — крикнул Адриан, показывая подорожную станционному смотрителю Ораниенбаума. При виде роскошной, запряженной шестеркой великолепных коней кареты и императорской печати, тот раболепно согнулся в три погибели.
— Может быть, ваши светлости изволят зайти в мою избу и немного отдохнуть, пока ямщики будут перепрягать коней?
Выпрямившись, он обернулся к конюхам, гревшимся на солнышке и лениво позевывавшим.
— Эй, поднимайтесь, лодыри, олухи, оболтусы, их милости торопятся. Получите по сто ударов кнутом, если не начнете шевелиться…
Адриан улыбнулся. Он наизусть знал ругательства, коими награждали помещики своих крепостных, равно как знал, что все угрозы крайне редко приводились в исполнение. И в самом деле, крики смотрителя не произвели должного действия на конюхов: с присущей им медлительностью они лениво поднимались на ноги. Адриан подошел к ним и вложил каждому в руку по нескольку копеек, справедливо полагая, что такой язык будет им более понятен. Результат не замедлил сказаться: мужики быстро засуетились вокруг кареты. Удовлетворенный, Адриан вошел в маленький зал трактира; следом шли Федор, Ли Кан и Грегуар. Флорис и Жорж-Альбер держались немного поодаль. Флорис подождал, пока его товарищи рассядутся за столом перед самоваром, а затем, насвистывая, вышел во двор, зашел за карету и подозвал одного из мужиков:
