— Понятно. Свобода дала нам право поддаться соблазну — и мы поддались ему. Прелюбопытная логика, ничего не скажешь.
— Пожалуй, от обсуждения собственных страстей нам лучше вернуться к разговору о страстях твоего брата. Ты не можешь контролировать жизнь Беннета, Маркус. Не должен…
— Думаешь, я сам не понимаю этого? Я вовсе не собираюсь распоряжаться его жизнью. Я хочу лишь защитить его.
— Он волен полюбить того, кого захочет. Ты можешь только дать ему время, время обдумать свои действия. Вполне вероятно, за это время он еще сильнее уверится в том, что испытывает к Юлиане самую возвышенную любовь, а не просто вожделение.
— И все же мой подход к делу гораздо скорее даст желаемые результаты, — заявил Маркус. — Ничуть не удивлюсь, если нынче вечером я в корне пресек дальнейшее продолжение истории.
— А я уверена, твой подход ведет к катастрофе.
— Ад и все дьяволы! Ненавижу сентиментальную болтовню.
— Вы, милорд, теряете терпение всякий раз, когда дело касается чего-либо, не подчиняющегося законам науки.
— Насколько все было проще, когда Беннет был младше! — тихо вздохнул Маркус. — Он уважал мое мнение. Просил о помощи, когда нуждался в ней. Искал моего совета, когда брался за что-нибудь важное.
— Я понимаю, — грустно улыбнулась Ифигиния. — То же самое было и у меня, когда сестра была ребенком. Но все взрослеют, Маркус.
— И своими руками уничтожают возможность обрести счастье?
— Да, иногда…
— Слишком высока цена ошибки, Ифигиния. Я не позволю Беннету совершить ее.
Ифигиния сжала в руках веер:
— Милорд, несколько лет я давала уроки юным девушкам и обнаружила, что они не всегда усваивали именно то, чему я хотела научить их. Слишком часто они умудрялись извлечь нечто совсем иное из преподанных им уроков.
— Что должен означать сей прискорбный вывод?
— Поверьте мне, милорд, ваш подход к проблеме чреват огромным риском. Беннет может слишком многому научиться у вас.
— Очень надеюсь на это! — с вызовом воскликнул Маркус.
— А вот я очень сомневаюсь в том, что он правильно усвоит ваши уроки. Если история закончится плохо для Беннета, он рискует стать слишком похожим на вас, милорд.
Маркус смерил ее взглядом, полным презрительного недоумения:
— Прошу прощения?
— Вы научите Беннета таким вещам, что в последующие годы он может превратиться в человека, подобного вам…
— В какого же это человека, позвольте полюбопытствовать? — угрожающе-вкрадчиво спросил он.
— В человека, живущего по правилам столь строгим и неумолимым, что не оставляют места для любви…
Жуткая тишина повисла в карете. Маркус не шелохнулся, но Ифигиния чувствовала, что буквально тонет в пучине его безмолвного гнева.
— Милорд, не стану притворяться, будто много знаю о вашем первом браке. Я могу лишь догадываться и думаю — он не был счастливым.
— Он был настоящим адом.
— Хочу напомнить о нашей сделке. Ответьте на мой вопрос, милорд. В то время мог ли кто-нибудь из знакомых отговорить вас от этого брака?
— Нет. — Короткое слово упало словно тяжелый камень. — Скорее всего нет. Я был убежден, что знаю, что делаю… Я думал, что влюблен, — жестко усмехнулся Маркус. — И верил, что Нора любит меня.
— Возможно, так оно и было, — бросила пробный камешек Ифигиния.
— Нет. — Его руки сжались в кулаки. — Ей просто понадобился отец для ребенка, которого она носила.
Она застыла:
— Я не знала…
— Никто не знает об этом. Ни одной живой душе я не говорил, что моя Нора досталась мне после того, как зачала ребенка от другого мужчины.
— О Маркус! Но это ужасно!
Некоторое время он молчал, а Ифигиния никак не могла подобрать нужные слова. Ее ошеломила мысль о том, как долго Маркус носил в себе эту боль.
— Семья Норы жила по соседству, — вдруг заговорил Маркус. Голос его звучал так, будто каждое слово он выкапывал из могилы, в которой похоронил свое прошлое. — Мы росли вместе. Она была на год младше. Когда мне исполнилось шестнадцать, я понял, что влюблен, влюблен на всю жизнь.
— Маркус, пожалуйста, не надо! Не рассказывай…
Но он словно не слышал ее.
— Думаю, она находила меня забавным. И полезным. Вместе мы учились танцевать на местных балах. Я научил ее ловить рыбу. Нора была первой женщиной, которую я поцеловал.
Больше она не хотела ничего слышать.
— Ради Бога, Маркус!
— Но я был всего-навсего деревенским фермером. В то время титул принадлежал дальнему дядюшке, и я даже не догадывался, что в один прекрасный день унаследую его. А Нора…
Нора хотела от жизни гораздо большего, чем я мог дать ей. И она была красива, так красива, что ее родители строили на ее счет совершенно немыслимые планы. Они были уверены, что их дочь должна метить гораздо выше. Зачем ей какой-то мелкий сквайр! Когда Норе исполнилось восемнадцать, родители повезли ее на сезон в Лондон.
— И что же было дальше? — спросила Ифигиния, боясь услышать ответ.
— Она вернулась домой в июне, и все вдруг переменилось. Это была уже не та кокетливая, очаровательная, счастливая девочка, недавно отправившаяся покорять Лондон. Она сама бросилась в мои объятия и сказала, что только теперь поняла, что всегда любила только меня одного.
— Ясно. — Ифигиния опустила взгляд на свой веер. Непрестанно, нестерпимо бились в ее душе волны давней боли и гнева Маркуса.
— Я был столь наивен и неопытен, что поверил ей. — Маркус не отрывал глаз от ночной тьмы в окне кареты. — Она сказала, что не выносит городской жизни. Что хочет обвенчаться как можно скорее. Ее родители выразили самое горячее одобрение. Отец отвел меня в сторону и посоветовал отправиться в Гретна-Грин.
— Никакой длительной помолвки, как я понимаю?
— Каким-то образом все вдруг единодушно пришли к выводу, что незачем впустую тратить время и деньги. А я так любил Нору, что и не думал возражать. Мы отправились в Гретна-Грин. Брачная ночь прошла в гостинице. Я не мог дождаться, когда наконец Нора станет моей.
— Право, Маркус, сомневаюсь, что хочу услышать продолжение.
— Я так хотел ее. Я пытался быть нежным. Но той ночью она плакала. Мне казалось, она проплакала много-много часов. Она сказала, что я причинил ей ужасную боль. Что у меня грубые, мозолистые руки крестьянина. — Маркус взглянул на свои тяжелые кулаки. — Она была права. У меня руки фермера, и сам я был фермером.
Ифигиния затрепетала, вспомнив прикосновения этих рук. Сильных рук. Прекрасных рук. Такие руки заставляют женщину чувствовать себя прекрасной. Желанной. Защищенной. Глаза ее наполнились слезами.
— На следующее утро я увидел немного крови на простыне. Гораздо позже я узнал, что в тот день, когда мы уезжали в Гретна-Грин, мать Норы дала ей бутылочку с кровью. Но она напрасно так беспокоилась.
