Она поднялась на ноги, не сводя с него глаз:
— Я просила вас ещё когда, ещё в первый день, можно было не доводить до этого…
— Какое это теперь имеет значение?
Ацилия сокрушённо покачала головой:
— Я не знаю, — Подняла глаза к нему, их взгляды снова скрестились, — Может быть, я и не права, и ничуть вы не любите чужую боль…
— В Тартар всё! — он резко перебил её, мотнув головой раздражённо, — Ты думаешь, всё закончилось? Думаешь, всё определилось для тебя? — он громко усмехнулся, сверкнув в полумраке белками глаз, — А вот и нет! Я не отпущу тебя, я не отдам тебя никому, пусть хоть твоему отцу воскресшему! Плевать! Пусть убивает, ему это будет нетрудно, суд так суд! Мне нечего терять, у меня ни семьи, ни родных… У меня только жизнь моя осталась, и, если надо будет, я её за свои идеи не пожалею… И он не заберёт тебя, будь он хоть трижды трибуном, да хоть другом Сципиона! Плевать мне! Всё в этом мире для вас, и жизнь моя так и так вам достанется!.. Никаких денег не хватит! — он резко шагнул к ней, ещё и ещё, пока за плечи не взял, резко встряхнув, — Моей ты была и моей останешься! Слышишь? И пусть убьют завтра, и пусть уверены все… Не отдам! Никому не отдам!
Она глядела на него снизу вверх огромными изумлёнными в удивлении глазами:
— Зачем? — выдохнула, — Во имя чего? Чтобы просто — против?..
Он усмехнулся в ответ, впиваясь пальцами в её плечи:
— Не знаю, что завтра… Но сегодня ещё ты моя, и я в праве… — осёкся, снова встряхнул безвольную, — Слышишь? Сегодня, сейчас ты моя!
Она передёрнула плечами, стараясь сбросить с себя его руки:
— Вы с ума сошли… Здесь мой брат рядом, и я пришла сюда только из-за формальностей, он ругал меня… А я думала, вы…
— Да я столько этого хотел!
— Пустите! — она повысила голос. Да, она изменилась за эти месяцы. Но и он изменился. Но сейчас, в самом деле, она ещё была в его власти, и никакого трибуна Ацилия сейчас не стояло между ними, а он, он все эти дни и ночи хотел прижать к себе это тело, увидеть эти глаза близко-близко, ощущать на щеке горячее прерывистое дыхание, ласкать эти тонкие хрупкие пальцы флейтистки…
Я ведь люблю тебя! Всё время любил, боялся себе в этом признаться.
Он притянул её к себе, находя сухие упрямые губы, целовал, ловя горячее дыхание протеста. Сейчас, именно сейчас, когда свобода стояла на пороге, была так близко, как никогда, он пытался сделать это, доказать свою власть, показать свою силу. Ацилия замотала головой, стараясь освободиться от него, гневно шепнула:
— Вы не в своём уме…
Но Марк уже не слушал её, выламывал ей руки, пытаясь завести их за спину, сжать в одной ладони, толкал её спиной вперёд, запутываясь в шторах, к себе, в свой угол.
— Нет! Пустите меня… — в горле пересохло от удивления и непонятного возбуждения, её всю трясло, как от озноба, — Я буду кричать… — а сама и говорить-то громко не могла, лишь шептала с усилием, — Да вы знаете, что вам будет за это?
— Плевать! За всё одна цена… — он всё-таки сумел сломить её, повалил на свою нерасправленную постель, а чтобы она не ударилась, выставил вперёд руку, чем Ацилия и воспользовалась — ударила ногтями по щеке, еле увернулся в последний момент, всё равно остались красные полосы. Но Марк всё же сумел совладать с её руками, придавил всем телом, прижимаясь щекой к щеке, царапая румянец небритой щетиной, зашептал ей чуть слышно:
— Я всё равно сильнее, ты знаешь это, я всё одно добьюсь этого, хочешь — не хочешь…
— Отпустите меня… — она смотрела в сторону, вздрагивая всем телом от ударов испуганного сердца. Не шевелилась, не пыталась вырваться, опять поцарапать, просто неподвижно смотрела в сторону, — Пожалуйста…
И Марций понял вдруг, что не сможет взять её силой, хоть и была она сейчас доступной как никогда, и колено его уже было у неё между ног, только тунику разорви.
Он отпустил её руки и оттолкнулся в сторону, пряча лицо в подушки. Его трясло, он хотел её так, как не хотел никого и никогда, даже её саму когда-то, но после того, что между ними было всё это время, он не смог бы взять её силой, никогда… Он бы проклял себя. Возненавидел до последних дней.
Он повернул голову, впиваясь пальцами в мякоть подушек, оттолкнулся, садясь на постели, косо глянул на Ацилию. И замер, нахмуриваясь. Она делала то, чего бы он от неё никогда не ожидал. Она сидела на ложе напротив него, вдруг, подняв руки, и не сводя с его глаз взгляда огромных тёмных глаз, сама через голову стянула с себя свою тунику, бросила комом себе на ноги, так же глядя в упор, перебросила косу на грудь и стала расплетать её, рассыпая волосы по ключицам, груди, животу. Глаза её чуть заметно прищурились.
Марций смотрел более чем ошарашено огромными чёрными глазами и не верил тому, что видел перед собой.
Она сама отдавалась ему!
— Ты… Что ты делаешь?
— Ты уже передумал? — шепнула чуть слышно.
Нет, он совсем не передумал, набросился на неё, как изголодавшийся зверь, как мучимый жаждой к источнику. Целовал жаркое лицо, шею, грудь, ласкал руки, пьянея от происходящего.
Отстранился, дёрнувшись, спросил:
— Ты… Ты делаешь это, чтобы я отпустил?
Она усмехнулась, но усмешка получилась горькой, вперемешку с болью, коснулась подушечками пальцев его губ, шепнула:
— Дурак ты, Марк… Ничего не понимаешь…
Она впервые назвала его просто по имени, да и обратилась на "ты", как к равному, а он ничего не понял, как счастливый влюблённый подросток, мечта которого вдруг осуществилась, не думал ни о чём, кроме самого себя и этой мечты. Целовал, пил, брал, не думая о том, что наступит завтра, жил одним днём, одним мгновением…
Ацилия долго лежала потом, рассматривая его лицо, спящего, с еле заметной улыбкой на губах. Он спал на животе, повернув голову на бок, прижимая Ацилию к себе сильной, сейчас расслабленной, рукой.
Я же люблю тебя, дурака… Как ты не понимаешь это? Просто люблю… И знаю, что нам не суждено быть вместе, никогда… Завтра всё разрешится, он убьёт тебя или назовёт тебе, твёрдолобому, достойную цену, от которой ты не сможешь отказаться… Так или иначе, наши пути расходятся раз и навсегда… Навсегда, Марк…
Она резко дёрнула головой, стряхивая со щеки слезу отчаяния.
Я уеду, а ты останешься, и я буду знать до мелочей, как будет идти твоя жизнь дальше, потому что столько дней жила ею.
Боги! Святые боги, впервые за всё время я не хочу уезжать, я не хочу в Рим!..
* * * * *
Марк проснулся на рассвете, ещё до последней стражи, оторвал голову от подушки. Ацилия спала, зябко обхватив себя за плечи, и он закрыл её одеялом, чувствуя, как стискиваются зубы, как события ночи обрушиваются на него тяжёлой отрезвляющей волной.
