Комната наполнена ароматом супа, бурлящего на плите. Наливаю немного в тарелку и ставлю перед мужчиной.
— Это вам, — говорю я.
Он берет ложку и низко склоняется над тарелкой. Вижу, как у него трясутся руки. Он стремительно налегает на еду.
Позволяю ему поесть. Молчу.
Пока он ест, на меня накатывает ощущение, какого я даже не ожидала. Меня наполняет теплота душевного подъема: он терпит большую нужду, а я могу дать ему то, что нужно… я могу накормить его. Это то же самое, когда бывает, что ребенок болеет, а ты ему очень нужен. Эта совершенная, но простая в тебе нужда. Все сомнения улетучиваются, твоя цель ясна, как чистый лист.
Нас услышала Милли. Она проскальзывает на кухню, довольно улыбаясь.
Кирилл отрывает взгляд от супа.
— Милли, — говорит он, и свет озаряет его лицо.
Она садится рядом с ним, педантично положив руки прямо перед собой. Перед ним она являет свое лучшее поведение.
Наполняю его тарелку заново. Он съедает и ее. Вздохнув, откидывается на стуле.
— Спасибо. Спасибо, — говорит он.
Нахожу для него чистое полотенце.
— Можете умыться, если хотите.
Он открывает кран, позволяя воде стекать по рукам. Капли блестят, в них содержится вечерний позолоченный комнатный свет. Он некоторое время разглядывает пухленькие сияющие капли, словно на руках у него раскрывается чудо. Потом наклоняется, подставляя голову под кран.
Когда вода смывает грязь с его лица, он снова становится самим собой, выбравшись из кокона сажи. Мы видим, какой он на самом деле. Он молод, ненамного старше Бланш. Так молод, что мог бы быть моим сыном.
От его юности замирает сердце. Волосы, борода и брови у него темные, а кожа смуглая, обветренная. Видно все его порезы и шрамы, которые прежде скрывала цементная пыль.
Умывшись, он возвращается за стол. Вытаскиваю две сигареты, прикуриваю их, одну отдаю ему. Он глубоко, с благодарностью, затягивается. Мерцающий кончик сигареты отражается в темноте его глаз. От иллюзорного блеска он сам кажется более живым, настоящим.
— Кирилл, как вы выбираетесь из лагеря? — спрашиваю я.
— В проволоке есть дыра, — отвечает он. — Некоторые охранники не обращают внимания, если нас ночью нет в лагере. Они смотрят в другом направлении. Если мы возвращаемся до утренней поверки, они закрывают на наши отлучки глаза. В лагере мало еды. Они дают нам лишь воду и немного репы.
— На этом невозможно прожить.
— Думаю, они позволяют нам уходить, потому что не могут прокормить, — говорит он. — Приходится воровать. Другого пути нет. До того как я познакомился с детьми, мне, чтобы выжить, приходилось красть.
— Да, конечно, — соглашаюсь я.
— Ну, и мы знаем, где мусорные свалки. Там тоже едим.
— Какой ужас, — говорю я.
— Нет, это хорошо, — уверят меня он. — Должен сказать, мусорные свалки — это наше спасение. Вот лагерь, да. Это ужас. Тяжелая работа, избиения. Много людей там умерло. Остальных на этом свете держит лишь ненависть.
Он смотрит на меня своими умными темными глазами.
— Эту неделю вы можете есть здесь, — говорю я. — Но нам нужно вести себя осторожно. В соседнем доме живут немецкие офицеры. Завтра вам нужно будет дождаться меня в сарае, я приду за вами туда.
Совсем скоро комендантский час. Понимаю, что должна отвести его обратно.
— Милли, Кириллу пора уходить. Ты должна попрощаться.
Она радостно машет ему рукой.
Провожаю его через заднюю дверь.
— Спасибо, Вивьен. Вы очень добры.
Вдоль живой изгороди тени лежат, словно моченые грецкие орехи. Кирилл пересекает мой сад и исчезает в мраке переулка, молчаливого, как морской бриз.
* * *
— Ему же понравился суп? — спрашивает Милли, когда я возвращаюсь.
— Да.
Она сияет.
— Ему он очень, очень понравился, — говорит она. — А он может приходить к нам постоянно?
— Он сможет приходить несколько дней, — объясняю я. — А потом я не знаю, милая. Мне придется что-нибудь придумать.
— Да, мамочка. Тебе придется.
Я замечаю, что она больше не говорит о нем как о призраке, что ее не удивляет его будничное присутствие в нашей кухне. Наверное, Гюнтер был прав, она живет в двух мирах одновременно: нашем и своем выдуманном. И с легкостью переключается между ними.
— Милли, мы должны держать все в тайне. Никто не должен знать. Никто. У тебя получится… хранить это в секрете?
— Да, конечно, — отвечает она.
Мою тарелку, из которой он ел. Под столом легкий налет цементной пыли, а в раковине грязь, оставшаяся после мытья рук и волос. Вычищаю раковину и методично вытираю цементную пыль.
— Вивьен.
Я подпрыгиваю. Мусор из совка разлетается по всему полу, словно серая мука. Она повсюду.
В дверном проеме стоит Эвелин.
«Слава тебе, Господи», — думаю я. Слава Господу, что она не пришла чуть раньше.
— Вивьен, мне нужна моя Библия. Хочу почитать мою Библию. Вивьен, я не могу найти свою Библию.
Полотенце Кирилла лежит на доске для сушки. Ему не удалось смыть всю грязь, поэтому на ткани видны грязные пятна. Они словно размытые линии лица на негативах пленки. Быстро комкаю полотенце.
— Твоя Библия лежит на прикроватной тумбочке, — говорю я.
— Правда, Вивьен?
— Да. Я видела ее там.
Но у нее недоуменный взгляд, как будто она все еще считает, что у нее что-то пропало или это у нее забрали.
Взгляд Эвелин падает на Милли.
— А вам, юная леди, давно пора быть в кровати. — В этом она, по крайней мере, уверена точно. — Время позднее.
Милли стреляет в меня взглядом соучастника. Я предупреждающе хмурюсь. К моему облегчению, она не пытается оправдаться.
— Я уже иду спать, бабуля, — послушно говорит она.
— Возвращайся наверх, — обращаюсь я к Эвелин.
Но она продолжает стоять неподвижно.
— Вивьен, у тебя грязные руки.
— Да, я делала уборку.
Она не удовлетворена. Между глаз в форме лилии собираются едва заметные морщинки недоумения.
— Вивьен, здесь кто-то был. Пахнет по-другому. Я чувствую.
— Не беспокойся, Эвелин. Это ничего не значит.
— Кто-то здесь был. Посторонний. Не из нашего дома.
— Нет, Эвелин. Посторонних здесь не было.
— Это один из твоих друзей, Вивьен?
— Да, один из моих друзей. Не беспокойся.
— Ты и твои друзья. Приходят, уходят. — Эвелин неодобрительно качает головой. — Неужели нельзя немного пожить в тишине?
— Сейчас настали не совсем тихие времена, — туманно отвечаю я.
Отвожу ее обратно в комнату и подаю Библию. Но она слишком устала, чтобы читать. Эвелин ложится в кровать, а я, словно ребенку, подтыкаю ей одеяло. На подушке ее голова кажется такой маленькой. Кожа под пушком седых волос розовая и беззащитная. В глазах блестит отражение ночника. Она глядит мне за спину, а я гадаю, что же она там видит.
