— Мне действительно очень хочется покататься на лошади, но я обменял бы это на… вы… вы знаете… на ту вещь.
— Некоторые вещи не так легко организовать, Дафидд. И честный человек не обещает того, что может не исполнить. А теперь иди.
Дафидд проскользнул мимо Галена, но, прежде чем выйти, остановился и довольно громко прошептал:
— Для такого важного человека он не очень страшен.
Звук, раздавшийся с другого конца палатки, мог быть и сдержанным смешком, и недовольным фырканьем. Гален не разобрал.
— Господин, насчет мальчика…
— Весьма занимательный ребенок, — закончил за него Агрикола. — Я «инспектировал» отхожее место, когда он подошел ко мне, настырный, как сто китайцев. Сказал, что орлиные перья на моем шлеме должны означать, что я начальник солдат Орла, и спросил, не я ли послал тебя сюда. Что ему нужно переговорить со мной о тебе. Прямо делегация в одном лице, и большой специалист по части ловли момента и использовании его в свою пользу.
Гален изо всех сил стиснул зубы и отвернулся. В присутствии британского наместника смеяться не подобало. И все же возникшую перед его глазами сцену невозможно было представить без смеха.
Если Агрикола и обратил внимание на его попытки скрыть свое веселье, он этого не показал. Скрестив руки на груди, откинулся в кресле.
— Его привязанность к тебе, центурион, граничит с любовью. Эта кроха имела смелость оспаривать решения самого имперского наместника.
— Господин?
— Он не хочет, чтобы ты уходил. Он хочет, чтобы ты остался здесь, с ним… и какой-то женщиной по имени Рика. — Он сделал паузу и медленно наклонился вперед. — Очевидно, центурион, из твоего первоначального сообщения выпали некоторые детали.
— Ничего такого, что повлияло бы на конечный результат, господин. — Гален знал, что его чувства хорошо скрыты за безразличным выражением лица. Но в мыслях было смятение. Как много Дафидд уже рассказал?
Агрикола задумчиво смотрел на него.
— Я служил в Британии раньше и прекрасно знаю этих людей, центурион Мавриций. И я не слепой. Сегодня утром было совершенно ясно, что между тобой и их королем существует какая-то связь, и я начинаю понимать, откуда она взялась. Потом этот хромой ребенок выходит из леса, когда я мочусь, и просит меня, чтобы ты остался… И более того, рассказывает мне о какой-то женщине… Я задумываюсь еще сильней. Я должен понять, является ли твоя рекомендация о необходимости мира с этими людьми заключением, свободным от предвзятого суждения.
Теперь он говорил быстро, тоном человека, чье спокойствие на грани срыва.
— Если быть совершенно откровенным, я должен спросить, способен ли ты иметь касательно этих людей какое-либо суждение, которое было бы объективным.
Гален скрипнул зубами.
— Могу заверить вас, наместник, в том, что мои чувства не повлияли на мои рекомендации. Я полностью осознаю конфликт между тем, что я начал чувствовать к этой женщине и этому ребенку, и служебной присягой. Однако эта битва для меня уже позади.
— И кто победитель, центурион?
— Не думаю, чтобы я стоял здесь, наместник, если бы вы не знали ответ на этот вопрос.
— Ты прав. — На его лице опять появилась кривая усмешка. — Но я хотел видеть твое лицо при этих словах. Значит, так. Я приму к сведению твои рекомендации при сегодняшней встрече с Церриксом. До той поры ты свободен.
Гален отдал честь и повернулся к выходу. Голос Агриколы остановил его.
— Еще одно, центурион Мавриций. Ты оказал Риму большую услугу. — Он бросил сумку из красной кожи, завязанную ремнем, которая, когда Гален поймал ее, издала отчетливый звон. — С поздравлениями от императора и моей личной благодарностью.
Гален благодарно склонил голову. Он знал, что найдет внутри серебряную с позолотой медаль с изображением Веспасиана, чтобы носить на доспехах. Он не чувствовал себя вправе получить ее. Очень часто люди погибали, стараясь заработать такую награду. Но, с другой стороны, может быть, это право у него было. Ведь какая-то его часть действительно умерла здесь.
— Мы согласны на все ваши условия, кроме одного. — Услышав твердое заявление Церрикса, угрожающе прозвучавшее в просторной комнате, Гален немедленно переключил внимание с короля ордовиков на своего командира. Его беспокойство оправдалось. Агрикола был недоволен.
— Могу ли я напомнить тебе, что мы строим мост между нашими народами, — ответил он немного напряженно. — Я прошу подходить к этому осторожно. Какую доску ты хочешь убрать?
Глаза Церрикса сузились, и Гален понял, что воин заметил подчеркнутую угрозу, содержащуюся в ответе Агриколы.
— Я не убираю доску, римский наместник. Я добавляю ее, потому что без нее этот мост несомненно рухнет. Мы позволим строительство дорог и укреплений на нашей территории и отдадим людей на военную службу в ваши вспомогательные войска. Мы даже будем платить дань и налоги, если они не будут слишком разорительными. Но нам должны разрешить самим заниматься собственными делами. В этом мы непоколебимы. Моему народу должно быть гарантировано право на самоуправление и на главенство над другими племенами.
Пока члены Совета старейшин, сидящие вместе с Агриколой и своим королем в круге, выражали одобрение, Агрикола задумчиво молчал. Несколько раз его взгляд останавливался на Галене. В конце концов тот забеспокоился. Эти взгляды не остались незамеченными воинами, которые, как и он, стояли, вдоль стен. Эти воины еще четыре дня назад знали его как пленного раба. А сейчас он оказался правой рукой человека, диктовавшего им условия капитуляции. Этот удар по их гордости выглядел как намеренное оскорбление, и едва ли можно было осуждать их за это.
— Хорошо, — заговорил наконец Агрикола. — Это уладится, если все будет происходить под присмотром Рима. Твоему племени будет гарантировано самоуправление. Однако мы не можем позволить вам оставить за собой эту крепость. Ее можно использовать против Рима. Оборонительные укрепления должны быть срыты, а постоянный римский гарнизон обеспечит защиту от разбойных нападений.
Со стороны старейшин и воинов раздался недовольный шум.
— А что с нашим оружием? — требовательно спросил один из старейшин.
Агрикола в упор взглянул на человека, задавшего этот вопрос.
— Пока наместник — я, можете оставить его, ответил он. — Хотя по римским законам за ношение оружия без официального разрешения полагается смертная казнь. Я понимаю то, чего не понимали мои предшественники. Воин без оружия перестает быть мужчиной.
Агрикола терпеливо ожидал, пока старейшины не переговорили между собой. Наконец раздался одобрительный гул, и Церрикс встал.
— Договорились. Мы принимаем твои условия. Утром ты примешь капитуляцию, и мы возвратим четырех оставшихся у нас солдат. Мы просим предоставить нам эту ночь, чтобы мы могли проститься со своей свободой и успокоить свою гордость.
— Эти четверо должны быть возвращены сейчас. Они и так пробыли здесь достаточно долго. Однако время вам будет предоставлено… Ночь ваша.
Церрикс согласно кивнул.
Сопровождаемые несколькими ордовиками, Агрикола и Гален вышли из хижины.
На небе виднелся только тонкий серп бледной луны. Дымящие факелы, воткнутые в землю или прикрепленные к стенам хижин, освещали пространство вокруг себя. Там, где их не было, стояла непроглядная тьма, однако сопровождающие уверенно провели их до ворот, а затем по тропинке, ведущей к римскому лагерю. Где-то вдалеке раздался жалобный крик лисы.
— Когда люди теряют свободу — это потеря для всего человечества, — тихо сказал Агрикола. — Иного пути не было, и все же видеть такой гордый и благородный дух покоренным… — Он не закончил, и звук его голоса растворился в безмолвии ночи.
Наместник молчал, и Гален оказался предоставленным своим собственным мыслям. Переговоры были закончены. Мир будет установлен. И все же это был еще не конец. Кое-что осталось незавершенным. Он не может уйти, не повидав ее.
У границы лагеря ордовикские воины молча оставили их и растворились в темноте. Агрикола окликнул караульных, давая знать о своем приближении.
