Но Гален не собирался входить в лагерь.
— Наместник, я должен кое с кем повидаться.
Темнота скрывала лицо Агриколы. Но в его решительном голосе слышалось сочувствие.
— Не забудь вернуться к рассвету, центурион.
Рика еще не спала. Стук в дверь вырвал ее из состояния полусна, заставил открыть глаза и сесть на постели. Был слышен лишь треск огня и ее собственное дыхание, хотя она ожидала услышать называющий себя голос.
Снова раздался стук, на этот раз более громкий и настойчивый. Накинув рубашку, она, спотыкаясь, подошла к двери, и, открыв ее, похолодела при виде стоящего за дверью римского солдата. Хотела закричать, но он снял шлем с головы, и она затихла. Лицо его было выбрито чище, чем она привыкла видеть. Он всегда утверждал, что ни одно ордовикское лезвие не сравнится с римской бритвой. Волосы были коротко острижены, как в тот день, когда она впервые увидела его в крепости.
Казалось, он прочитал ее мысли, потому что поднял руку и провел ладонью по волосам.
— Я… я не был уверен… — Голос звучал непривычно робко, почти нервно. Он зажал шлем под мышкой. — Может быть, мне не следовало приходить. Стоит тебе сказать слово, и я уйду. Но я…
Что еще хотел сказать Гален, осталось неизвестным, потому что она уже была в его объятиях. Шлем упал на землю. Он стиснул ее обеими руками и поцеловал так крепко, что причинил боль. Его язык проник внутрь, и поцелуй стал еще глубже. Сейчас все его мысли были с ней, ему нужна была только она. Им двигало не желание обладать этой женщиной, а сознание того, что она принадлежит ему.
Ее язык скользнул внутрь его рта, и он почувствовал руки, расстегивающие его доспехи.
Он перенес ее через комнату и положил на ложе, которое они делили только несколько коротких ночей. Каждый понимал, что это была их последняя ночь. Она прошептала его имя, потянулась к нему, и он забыл обо всем.
Стоя на коленях перед ложем, он сорвал с нее рубашку, стянул доспехи через голову и бросил на пол. За доспехами последовали туника и нижняя рубашка. Затем он наклонился и своими широкими ладонями начал ласкать ее тело — бедра, груди, лицо. Этой ночью он изучит и запомнит каждый изгиб ее тела.
Рика протянула к нему руки, узнавая пальцами знакомые места: тугие узлы мышц за плечами, массивную колонну шеи, нашла на ощупь шрамы на животе и потянулась туда, куда раньше стеснялась дотрагиваться. Пробежала пальцами по обнаженной груди и ниже, до той части тела, которая указывала на его желание.
Никто, кроме этого человека, не смог бы удовлетворить то, что Гален разбудил в ней. Со вновь обретенной смелостью Рика направила его и, ожидая воссоединения их тел, закричала, когда он вошел. Он медленно продвигался все глубже, пока не дошел до конца. Тогда Гален наклонился и приник к ней опять.
На него нахлынула волна страсти. Желание помедлить, сохранить и продлить каждое мгновение боролось с непреодолимым порывом слиться с ней воедино, чувствовать ее тепло, ее руки вокруг себя, чувствовать ее как себя самого. Почти грубо, он начал.
Рика обхватила его за плечи и прижалась к нему, чтобы дать ему войти в нее глубже, вскрикнула и полностью отдалась, понимая его первобытное желание взять ее почти насильно, а Гален любил ее яростно и самозабвенно. Она не была его врагом — она была наградой. Он дрался за нее, сметая все, что их разлучало. На эту последнюю ночь они отреклись от богов и своих судеб, и даже от римской армии.
Гален продолжал, отдаваясь желаниям своего тела, пока не достиг ослепительно-жгучей вершины. Уже опустошенный, он все же не покинул ее сразу. Наконец он приподнялся и, перекатившись, лег рядом с ней, лаская ее, играя ее волосами, ощущая пальцами их мягкость. Она пошевельнулась, глубоко вздохнула и медленно выдохнула. Он посмотрел ей в лицо, но ее глаза были крепко закрыты, голова покоилась на его груди. Длинные волосы покрывали их тела, как шелковое покрывало.
Они не разговаривали — не было ни нужды, ни желания. Между ними существовала связь, дарованная лишь тем, чьи души слились воедино. Но они не спали, они просто отдыхали перед тем, как начать все снова, потому что это была ночь их Любви.
Проснувшись, Гален долго смотрел на Рику, опершись на локоть и ощущая на себе ее теплое дыхание. Ее красота никогда не изгладится из его памяти, не потускнеет и не забудется. Внутри него как будто стоял комок глухой боли. Перспектива жизни без нее делала его пустым и холодным внутри. Он передвинулся, чтобы снять нагрузку с правого плеча, обнял ее и прижал к себе. Рика закинула руки ему за спину и уткнула голову ему в грудь.
Он погрузил лицо в ее волосы и постарался привести свои мысли в порядок. Наконец он отстранил ее, повернул лицом к себе и отвел от лица спутанные волосы.
— Рика, я получил приказ вернуться в Дэву после того, как договор с Церриксом будет подписан.
Она замерла в его объятиях, но промолчала, просто кивнув в знак того, что расслышала сказанное.
— Согласна ли ты покинуть все это и уйти со мной?
— Уйти с тобой? — По лицу ее прокатилась волна чувств, которые он не смог разобрать. — В качестве кого? Твоей шлюхи?
— Нет, — он сел, увлекая ее за собой, — в качестве моей жены.
Она взглянула ему в глаза. Против ее воли глаза наполнились слезами.
— Ты знаешь, что это невозможно, — прошептала она. — Ты сам мне говорил, что в вашей армии солдатам не разрешено жениться.
— Они не могут этому помешать — только отказываются признавать брак. Пока я могу платить за твое проживание за воротами лагеря и перевозку вслед за мной, когда меня перемещают…
— Перемещают? Куда? В эти чужие страны, о которых ты говорил и названия которых я даже не могу выговорить? — Рика тихо и невесело рассмеялась. — Нет, Гален. Это не для меня. Хотя я и люблю тебя так, как никогда, никого и ничего не любила, я не хочу прожить жизнь, наблюдая, как ты шагаешь от битвы к битве, все время зная, что когда-нибудь ты можешь не вернуться. А если это произойдет, что тогда? Должна ли я буду, чтобы выжить, найти себе другого вместо тебя, как сделала твоя мать, когда не вернулся отец? А потом другого и еще, пока не стану настолько стара, что не буду нужна никому?
Она помолчала и продолжила с решительным выражением на лице:
— Как ты не можешь уйти от своей судьбы, так я не могу от своей. Мое место здесь… с Дафиддом. Боюсь, что это только вопрос времени, когда муж Лунед заставит ее избавиться от него. Если меня не будет здесь, его никто не возьмет. С тех пор, как ты ушел, он почти все время был со мной. Я даже удивляюсь, почему он согласился покинуть меня этим утром, когда я настаивала, чтобы он вернулся для безопасности в крепость. Теперь ты видишь, я не могу уйти.
Рика потрясла головой. Ее горе угрожало захватить ее целиком, в ушах у нее шумело, и она боялась, что упадет в обморок. Ей был нужен этот человек, она хотела его, но всегда знала, что он не будет с нею. Собрав последние силы, она закрыла глаза и нежно поцеловала его.
— Ты предложил это из чувства вины передо мной, Гален, и, я думаю, на самом деле перед тем, как спрашивать, уже знал ответ. Ты не можешь остаться. А я не могу пойти с тобой. Между нами все кончено.
Он обнял ее. Она была права — во всем. Он действительно знал ее ответ, но ему нужно было спросить.
Они в последний раз легли вместе, и он овладел ею с такой нежностью, какую прежде не мог от себя ожидать. Он овладел ею не как мужчина женщиной — от страсти, а как муж женой от любви. Он любил ее всеми силами своей души.
Потом он нежно поцеловал ее, поднялся и начал одеваться. Она подошла к очагу и, помешав угли, добавила новые поленья, чтобы разжечь огонь и разогнать предрассветный холод.
Гален закончил застегивать доспехи и надел перевязь, на которой крепились ножны меча, плащ и поднял с пола шлем. Рика по-прежнему стояла на коленях перед огнем, глядя на языки пламени. Он подошел к ней.
— Рика…
Она посмотрела на него снизу. На какое-то мгновение при виде его, возвышающегося над ней, в форме и вооруженного, у нее перехватило дыхание. Она всегда чувствовала в нем силу, верность чести и чувство долга — качества, неотделимые от мужчины. И все же при виде его, солдата, она поняла, что иным он быть не может. Всплыли ее слова, сказанные Дафидду после того, как он ушел — он не фермер… он воин. Внезапно она поняла, что, будь он другим, она не любила бы его так. Но он принадлежал войне настолько, насколько человек вообще может принадлежать чему-либо.
