— Много чем довелось мне в этой жизни заниматься, но никогда не приходилось иметь дело с женщиной вроде тебя!
— Бывает и хуже, — заверила его Анжелика, — ведь и мне пришлось на тебя любоваться!
В последнее время она раздавала еду и одежду, присланную госпожой де Суассон, попрошайкам и нищим, которых возле «Храброго петуха» день ото дня становилось все больше. Среди них часто попадались знакомые лица, угрюмые и угрожающие. Анжелика щедро подавала милостыню, как будто хотела умилостивить враждебные силы.
Мысленно она молила этих несчастных отпустить ее на свободу. Но они с каждым днем становились все назойливее. Вокруг дома не иссякал поток нищих в грязных лохмотьях и убогих на костылях. Даже посетители «Храброго петуха» стали протестовать против такого вторжения, утверждая, что у ворот харчевни нищих больше, чем на церковной паперти. А их зловонные раны погасят любой аппетит.
На этот раз мэтр Буржю разгневался не на шутку.
— Ты привлекаешь их сюда, как чеснок — змей и мокриц. Прекрати раздавать милостыню и избавь меня от этих паразитов, иначе я буду вынужден расстаться с тобой.
Анжелика возразила:
— Почему вы думаете, что наше заведение страдает от нищих больше, чем другие харчевни? Разве вы не слышали, что в королевстве голод? Ходят слухи, что скоро армии голодных крестьян хлынут в города, нищих станет еще больше… Во всем виновата зима, голод…
Но сама она была напугана не на шутку.
Ночью, в большой комнате, погруженной в тишину, которую нарушало лишь тихое дыхание детей, Анжелика вставала, подходила к окну и смотрела, как сверкают в лунном свете тяжелые воды Сены. Дом стоял у самой воды. Песчаный берег был завален мусором и отбросами из разных харчевен: перья, куриные лапы, потроха, объедки. Сюда, на свалку приходили за пропитанием собаки и нищие. Было видно, как они роются в отбросах. В этот поздний час в Париже раздавались крики и слышался посвист бандитов. Анжелика знала, что в нескольких шагах от харчевни, если свернуть налево, невдалеке от моста Менял, начинается набережная Жевр, под гулкими сводами которой скрывается самое большое разбойничье гнездо столицы. Она помнила просторное сырое логово, где лились потоки крови со скотобоен улицы Вьей-Латерн[65].
Конечно, теперь Анжелика не имела отношения к проклятому ночному народу. Отныне она принадлежала миру тех, кто, укрывшись в своих домах, запертых на все засовы, осеняет себя крестом, когда слышит жуткие предсмертные крики, раздающиеся на темных улицах.
И это уже было большим достижением. Но груз прошлого, не помешает ли он ей двигаться вперед по избранному пути? Не так-то просто сказать себе: «Я свободна». Можно ли покинуть воровское братство?
Однажды, когда Анжелика отправилась за покупками, к ней подошел Красавчик. Его поведение говорило о том, что она сама оставалась для сутенера «запретным плодом», причем вряд ли молодой человек смог бы объяснить причину подобного отношения.
Красавчик спросил у Анжелики, что она думает о будущей судьбе Розины. Бывшая Маркиза Ангелов, которую застали врасплох, ответила, что Розина чувствует себя отлично там, где она сейчас находится, и не стоит беспокоиться о ее будущей судьбе.
— Но, — возразил Красавчик, — она была одной из жен Коротышки-Ролена. Значит, она принадлежит воровскому братству.
Внутренний голос шептал Анжелике быть настороже. Она судорожно подыскивала способ отвратить самого знаменитого сводника парижского дна от его корыстных планов на Розину.
Анжелика не солгала, заявив, что один из постоянных клиентов харчевни, художник из гильдии Святого Луки, который часто выставляет свои произведения на Новом мосту, испытывает к Розине нежные чувства. Он мечтает не только сделать девушку своей моделью, но и сочетаться с ней браком. По его словам, Розина напоминает ему мадонну.
Ответ Красавчика лишний раз доказал, сколь велика пропасть непонимания между ним и Маркизой Ангелов, сколь разнятся их взгляды на жизнь.
Глаза сутенера вспыхнули от жадности.
— Отлично, у меня как раз есть клиенты, которые тоже любят такую красоту.
И лукаво подмигнул.
— Поклонники Сатаны!
* * *
В большой, хорошо протопленной комнате к Анжелике с новой силой вернулись все ее страхи.
Приходилось признать, что мэтр Буржю прав. Действительно, это она стала причиной нашествия нищих, которому подвергся «Храбрый петух».
Она все еще на крючке у воровского братства. Немногим удавалось с него соскользнуть. Анжелика с благодарностью вспоминала Магистра, который заставлял Маркизу Ангелов совершать прогулки по Парижу и рассказывал ей разные истории о поисках сокровищ, о преданных королях; именно его рассказы не дали ей сойти с ума.
Где-то Магистр теперь?
Анжелика подошла к постели, на которой спали Флоримон и Кантор.
Тень от длинных черных ресниц Флоримона падала на его бледные щечки. Волосы темным ореолом обрамляли лицо. У Кантора тоже была густая и непослушная шевелюра. Но его темно-русые кудри отливали золотом, в то время как волосы Флоримона были черными как вороново крыло.
Анжелика признавала, что Кантор пошел в «ее породу». Да, в нем чувствовалась благородная кровь предков, но предков, проживавших в сельской местности: простых и безыскусных Сансе из Монтелу. Искренность и непосредственность в ее семье ценились выше благоразумия и манер. Своим упрямым лбом Кантор напоминал Жослена, своим спокойствием — Раймона, своей любовью к одиночеству — Гонтрана. Внешне он очень походил на хрупкую Мадлон, но, в отличие от нее, был наделен отменным здоровьем.
Этот пухлый малыш с ясными и проницательными глазами уже имел собственный внутренний мир с множеством унаследованных от предков достоинств и недостатков. Пока его не трогали, не покушались на его свободу и независимость, он не доставлял никаких хлопот. Но стоило Барбе крепко запеленать малыша, как полагается поступать с детьми его возраста, миролюбивый Кантор, после нескольких мгновений безмерного удивления, пришел в неописуемое бешенство.
И через два часа соседи, оглушенные его пронзительными воплями, прибежали вступиться за мальчика.
Барба утверждала, что Анжелика больше любит Флоримона и совсем не занимается младшим сыном. Анжелика же отвечала, что Кантор не нуждается в том, чтобы им занимались. Все его поведение свидетельствовало о том, что он прежде всего хочет, чтобы его оставили в покое, в то время как чувствительный Флоримон обожал, чтобы им занимались, чтобы с ним разговаривали, отвечали на его вопросы. Флоримон нуждался в опеке и внимании.
