— Я и вправду забыла о нем, но не потому, что неблагодарна. Так уж в жизни выходит, и трудно сказать, почему в какое-то время хочется видеть тех или иных людей, а потом от них отдаляешься. Но расскажи мне об Азиатике. Он расстался с Поппеей?
— Некоторое время он с ней не виделся. Правда, он долго был на родине, в Галлии, и еще в Германии. Говорят, раздал немалые суммы легионам, которые там размещены.
— Вот как! И для чего же?
— Не имею ни малейшего представления. Как бы то ни было, а с Поппеей он помирился. Похоже, он даже больше влюблен, чем прежде. Любопытно, что, судя по его разговорам с Симоном, он все более обращается к делам духовным и все дальше отходит от удовольствий плотских.
— Тогда возникает вопрос, что влечет его в компанию Симона, который торгует своей женой и погряз в разврате, — заметила Мессалина.
— А то, что Симон — платоник. Через обладание Венерой общедоступной он возвышается до Венеры небесной, любовь плотская ведет его к любви божественной. Так он утверждает, по крайней мере.
— А ты, мамочка, достигла божественной любви?
— Пока нет, мудрость приходит с годами.
— Мне думается, что мудрость, о которой ты говоришь, не что иное, как усталость от жизни, которая наступает после истощения чувств.
— Очень может быть. Во всяком случае, мои чувства еще никоим образом не истощились, и меня радует мысль, что я еще долго буду получать от жизни удовольствие. Полагаю, то же можно сказать и о тебе, мое дорогое дитя.
— Не знаю. Внутри меня горит сильный огонь, он меня пожирает. Я так жажду наслаждений, что иногда боюсь превратиться в пепел.
— Правда? Прямо-таки в пепел?
— Должно быть, как та птица, которую греки зовут Феникс.
— Но эта птица возрождается из пепла… Я думаю, что Азиатик вновь сошелся с Поппеей благодаря Симону. Они встречаются в доме у него и еще у двух римских всадников… Мне известно только их прозвище.
— Ты их видела?
— Нет, слышала о них краем уха. Однако бедняге Симону страшно не везет. Между ним и Азиатиком вспыхнула крупная ссора, уж не знаю, из-за чего, но только они удалились в отдельную комнату и оттуда слышались их громкие голоса. Потом Симон вернулся один, красный от злости.
— Он ничего не сказал о причине ссоры?
— Ничего, сказал только, что отныне не сможет числить Азиатика среди своих друзей. Еще он добавил, что эти богатые римляне все одинаково неблагодарны и платят злом за добро.
Когда мать ушла, Мессалина с удивлением обнаружила, что вновь думает об Азиатике, о котором уже некоторое время не вспоминала. Она думала о том, что он ее всегда отталкивал, о его презрении к ней, об обиде, которую он ей причинил, велев сказать, что он в Байях, она поверила и помчалась туда, как безумная. Ей вдруг захотелось его увидеть. Мысль о том, что человек, посмевший так ее унизить, продолжает спокойно жить, тогда как за несравнимо меньшую обиду она погубила своего отчима, — эта мысль причинила ей настоящую боль. Надо, чтобы он сдался и сам пришел просить прощения, умоляя принять его, — иначе ему придется умереть.
Обуреваемая этим чувством, она решила отправиться к Симону, рассудив, что императрице нет нужды действовать через третьих лиц, чтобы получить к магу приглашение. Она распорядилась приготовить носилки и двинулась по Аппиевой дороге в сопровождении вооруженных рабов и нескольких преторианцев.
Мессалина велела носильщикам остановиться у дома и послала начальника охраны постучать в дверь. Увидев преторианцев, привратник встревожился.
— Беги за господином, императрица почтила его своим визитом, — сказал начальник.
Привратник поклонился и торопливо ушел, оставив дверь открытой. Мессалина спустилась с носилок, за нею — Ливия. Императрица прошла в переднюю, оттуда — в атрий, где увидела Елену, шедшую ей навстречу. Мессалина нашла, что за пять лет, что они не виделись, Елена потолстела и утратила блеск в глазах, а может, ей только так показалось: Елена, застигнутая дома врасплох, была без грима и без прически.
— Мессалина! — воскликнула она, делая довольное лицо. — Это большая честь для нас — принимать супругу цезаря. Симон тоже очень обрадуется.
Мессалина выслушала приветствие с величественным и вместе с тем дружеским видом. Затем она спросила:
— Симон здесь?
— Готовит свои ароматы. Я его сейчас позову.
Елена удалилась, и Мессалина с особенным интересом принялась осматривать статуи варварских богов, которые Симон показывал ей в тот, первый, ее приход с матерью. Потом она стала разглядывать статую богини Исиды, о которой маг говорил, что она являет собой мировую душу и всеобщую родительницу, когда в проеме двери, ведущей в залитый солнцем сад, появился Симон.
— Елена только что сообщила мне о твоем приезде, Мессалина, — сказал он. — Я призываю на твою голову благословение всех богов и рад видеть тебя увенчанной славой цезаря.
— Симон, я приехала исправить оплошность. Мое новое положение действительно не оставляет мне свободного времени, но я должна была найти время и для тебя.
— Императору и его супруге нет нужды перед кем-либо оправдываться. Я понимаю, что дела империи заставили тебя забыть о презренном маге.
Говоря так, он склонил голову, не отрывая, однако, от Мессалины пронизывающего взгляда. Он, как и прежде, был восхищен ее красотой, а она испытывала чарующее воздействие его темных, бездонных глаз.
Некоторое время они стояли так друг против друга, потом он пригласил ее в комнату, выходящую в сад. Каждый устроился на ложе. Вошла Елена в сопровождении рабов, несших блюда с фруктами и вина; по знаку Симона они удалились.
— Симон, — заговорила Мессалина, — я хотела бы поблагодарить тебя за твое участие, благодаря которому я стала супругой Клавдия. Скажи, каких милостей ты ждешь от своей императрицы.
— По правде сказать, Мессалина, я хотел бы от тебя одну лишь милость, но именно ее ты не сможешь мне оказать.
— Ты меня интригуешь, Симон.
— Разве только для этого ты удостоила мое жилище своим посещением? — спросил он, не удовлетворяя ее любопытства.
— А разве это не достаточная причина?
— Я признаю ее.
— Еще мне стало известно, что ты поссорился с Валерием Азиатиком.
Он сомкнул веки, словно для того, чтобы на мгновение уйти в себя. Он слышал о страсти, которую Мессалина испытывала к Азиатику. В тот же миг он принял решение.
— Я полагаю, Мессалина, что боги привели тебя сюда, чтобы я поведал тебе, кто такой в действительности этот Азиатик.
— Что ты имеешь в виду?
— Да будет тебе прежде всего известно, что он не более чем лицемер, который изображает из себя философа. На самом же деле он влюбился в потаскуху и готов ради нее совершать всякие глупости.
