— Может, Майя это уже отдала. Она что-то вручила Да Гаме, перед тем как он уехал с Шахджи.
— Ты об этом спрашивал?
— Конечно. Я видел, как она что-то ему отдает. Так что, конечно, я спросил.
— И?..
— И она отказалась отвечать. То есть не сразу ответила. Но мы… проводили время вместе. Вдвоем, — Джеральдо приподнял бровь, надеясь, что Патан поймет его непроизнесенное хвастовство. — Это какие-то дешевые ювелирные украшения, которые носят танцовщицы. Ей их подарила ее гуру. Она хотела, чтобы Да Гама их для нее сохранил, — Джеральдо покачал головой. Вино оказалось крепким. — Этот Слиппер! Так настаивать, бить женщину, а речь-то шла о каких-то дешевых безделушках. Я преподал ему урок, капитан.
— Вероятно. Но я вижу, что ты устал. Не буду тебя больше задерживать.
Они с Джеральдо обменялись еще несколькими вежливыми фразами, и наконец Патан вышел на колоннаду под усыпанное звездами небо.
Ночной воздух, свежий и влажный, смешанный с туманом, защекотал у него в ноздрях. Из сада доносились крики павлинов, которые с надеждой обращались к цесаркам. Направляясь к себе в комнату, Патан увидел, как в темноте движется тень.
Он порадовался, что, несмотря на травму, его реакции остались такими же быстрыми и ощущения не притупились. Это была женщина в сари и длинной шали, стройная и грациозная. Она проскользнула в дверь Джеральдо.
Конечно, он подумал про Майю. Но затем он вспомнил, что и Люсинда теперь также носит сари.
«Которая из них? — закрывая за собой дверь, подумал он. — А может, это кто-то еще, например служанка».
Эти мысли беспокоили его, когда он засыпал.
Патан гордился своим острым зрением, и тем не менее он не заметил у своей двери другую женщину, стройную и грациозную, в сари и шали. Она обнимала себя руками в прохладном вечернем воздухе.
* * *
Однажды в Гоа жарким летним днем Люсинда наблюдала, как бумажный змей летел над океаном.
Бедные дети очень любили запускать бумажных змеев. Змеи были небольшими и дешевыми. Как объяснили Люсинде, для их изготовления использовался клей для резины, им смазывали веревку, а потом посыпали кусочками битого стекла. Затем два соперника выпускали змеев, веревки перекрещивались, одна обвивала другую, и противники пытались их «перепилить». У проигравшего воздушный змей падал на землю.
Воздушный змей, летевший через океан, был зеленого цвета и напоминал попугая. Бирюзовое небо над Гоа было затянуто дымкой. В тот день, когда Люсинда встала после сиесты, ее внимание привлекли крики детей на улице. Она подошла к окну как раз вовремя, чтобы увидеть, как красный змей перерезал веревку зеленого.
Но зеленый змей не упал.
Лишившись веревки, он, казалось, обрел собственную волю. Он больше часа делал петли в воздухе, кружился, иногда так близко подлетал к окну Люсинды, что она его чуть не поймала.
У нее под окном собралась небольшая толпа — это было обычным делом в Гоа. Мужчины спорили о том, когда воздушный змей упадет, и делали ставки. Но сколько он ни замирал на месте, сколько ни начинал опускаться на землю, каждый раз его подхватывал поток воздуха. Он словно плясал, уходя от прыгающих, пытающихся его схватить детей, и снова парил в ярком небе.
Наконец солнце село, и западный ветер понес воздушного змея над волнами в океан, чтобы он никогда больше не коснулся земли.
В Бельгауме Люсинда чувствовала себя как тот воздушный змей, словно оборвала привязь, и каждое дуновение ветра теперь бросало ее из стороны в сторону.
Дома у цветов были длинные стебли, и слуги ставили их в вазы. Здесь розовые лепестки разбрасывали по подушкам у нее на кровати. Она так и не выяснила, кто каждый день приносил их до ее пробуждения и кто выметал их каждый вечер, перед тем как она ложилась спать. Она вплетала туберозы в длинные темные волосы.
Ее ступни стали чувствительными. Сквозь тонкие плоские подошвы она ощущала грубость плит. Она свободно двигала большим пальцем в тапочках с загнутым носом. Перед тем как войти в комнату, Люсинда снимала обувь и чувствовала босыми ногами прохладный, гладкий каменный пол и тепло слегка царапающих или щекочущих ковров. При ходьбе голые бедра терлись друг о друга.
Здесь, в Бельгауме Люсинда сидела на полу, скрестив ноги, и ела пальцами. На колени она не ставила тарелку, а клала банановый лист. Ей не потребовалось много времени, чтобы понять: ей нравится вкус риса. Она последовала примеру Майи и смешала рукой немного риса и дахи на десерт вместо пирога, а затем слизывала холодное, кислое молоко с пальцев.
Она поняла, что Гоа — шумное место, а озерный дворец в Бельгауме оказался более тихим, чем парк в Гоа перед рассветом. Возможно, озеро приглушало звуки. Тишину нарушало только пение или крики птиц да громкие ухаживания важничающих павлинов. Люсинда редко слышала кого-то из слуг, а еще реже видела их. Вначале ей было неуютно из-за тишины и трудно засыпать, но, заснув, она часто просыпалась только около полудня.
После того как она открывала глаза, обычно появлялась ее личная служанка, тетя Лакшми, толстая старая айя по имени Амбика. Люсинда предполагала, что Лакшми подсматривает за ней, но она так и не обнаружила откуда.
У Амбики осталось всего три зуба, и она любила их демонстрировать. С тех пор как Амбика произнесла свое имя, Люсинда никогда больше не слышала ее голоса. Она использовала глаза, брови, наклоны головы и таким образом выражала все мысли. В первые дни при виде Амбики Люсинда засыпала ее вопросами, болтая, несмотря на молчание пожилой женщины. Толстые щеки Амбики блестели, ей было забавно, но она никогда не отвечала.
Наконец Люсинда привыкла к ее молчанию и начала не только принимать его, но и ценить. Она тоже стала спокойной и тихой. Она впервые слышала музыку собственного сердца.
* * *
На следующий день после возвращения Патана Амбика помогла ей одеться и затем исчезла, не произнеся ни звука. Люсинда бродила по пустому дворцу. Она погуляла в саду, посидела на холодной каменной ограде павильона и посмотрела на городскую суету на другом берегу. Майи в ее комнате не оказалось. Комната Альдо пустовала. Леди Читру и Лакшми было нигде не найти.
Наконец Люсинда прошла мимо комнаты Патана. Сквозь дверь она увидела капитана, который удобно прислонился к колоннам балкона. Тюрбана на нем не было. Он заплел черные волосы в косичку, завязанную кусочком веревки.
При виде ее Патан поклонился, но его лицо ничего не выражало. Держался он отчужденно. Глаза опять стали холодными и надменными, как во время первой встречи. Нежели это было всего несколько дней назад?
— Ты чувствуешь себя лучше, капитан, — сказала Люсинда.
