— Я никуда не уйду отсюда!
— Но, милая, вам не… — говорил позади нее герцог.
Резко обернувшись, Клэр решительно посмотрела на него.
— Я никуда отсюда не уйду! — повторила она, чувствуя, как кружится голова. А потом повернулась к Эрику.
У нее задрожали ноги так сильно, что она едва не упала.
«Боже мой, что с тобой произошло? Что с тобой сделали?» — с мучительной болью думала она, вспоминая его стремление держаться от других как можно дальше, его реакцию на чужие прикосновения, его внезапную «аллергию» на глазах, по причине которой он в тот первый день в музыкальной комнате своего отца плохо видел ее.
Она посмотрела на его разбитый нос.
«Два месяца назад»…
И внезапно поняла, что с ним произошло что-то ужасное. Два месяца назад. Что лишило его всякого желания касаться кого-то другого. Кроме нее.
«Вы — единственная женщина»…
До которой он мог дотронуться.
Это невозможно было объяснить здравым смыслом, но это было правдой, с которой ей предстояло жить. Правда, которую она больше не могла игнорировать. У нее подкашивались ноги, но каким-то чудом Клэр осталась стоять на месте.
Свежие раны…
Все это складывалось в такую страшную картину, что Клэр боялась подумать об этом. И была уверена, что не вынесет, когда ей откроется вся правда. Правдой, которую она должна была узнать!
Едва дыша, она коснулась дрожащей рукой его холодного лба, а потом закрыла глаза и снова стала молиться, понимая, что не вынесет, на самом деле не вынесет, если с ним что-то случиться.
* * *
Он не приходил в себя вот уже два дня. Два долгих мучительно нескончаемых дня.
Клэр ни на одно мгновение не отходила от Эрика, почти с одержимостью следя за его дыханием, потому что сейчас ее жизнь зависела только от этого. Она не поменяла свое испачканное и окончательно испорченное платье, даже не заметив, что оно просто непозволительно грязное. Едва пила то, что ей приносили, и с трудом могла хоть что-то съесть. Она дремала возле его кровати, когда становилось уже невозможно еще на секунду дольше держать глаза открытыми, и тут же просыпалась от малейшего звука, ожидая, что это будет голос Эрика.
Но он даже не шевелился, когда она меняла ему повязку, каждый раз приходя в ужас при виде его раны. Не в силах представить ту боль, которую он может почувствовать, когда придет в себя, но возможно именно благодаря настойке герцогини он ничего и не чувствовал. Это могло бы утешить ее, если бы только он пришёл в себя.
Клэр всё ждала и умоляла его очнуться, но этого так и не произошло.
Минуты казались часами, а часы превратились в вечность, отдаляя ее от Эрика. Едва сдерживаясь, Клэр сидела подле него, понимая, что ее силы на исходе. У нее дрожали руки всякий раз, когда она обтирала его холодной водой, чтобы сбить жар. Герцогиня уверяла, что это нормально, что так организм борется, чтобы выжить, но это нисколько не успокаивало Клэр, которая не могла спокойно смотреть на неподвижного Эрика.
Он ведь спас ей жизнь. Сделал то, что возможно не сделал бы никто другой. Он сделал так много удивительных вещей для нее. Клэр не могла позволить ему спать еще дольше. Еще и потому, что задыхалась без него.
За время, проведенное рядом с его кроватью, пока она влажной тканью смывала с него испарину, Клэр так хорошо изучила каждую выпуклую мышцу, впадинку на его теле, направление роста черных волос, что даже закрывая глаза, она видела всё великолепие его груди. Но не так она представляла всё это… Не так она хотела бы касаться его. Он должен был почувствовать ее прикосновения. Потому что она хотела, чтобы он ответил на них. Ответил так, как умел делать только он. С мучительной нежностью и осторожностью, от которой таяло ее сердце. Хотела, чтобы он чувствовал, как она касается его, и что хочет этого.
Он действительно был красив, так волнующе красив, что порой было трудно отвести от него загипнотизированный взгляд. И даже в таком состоянии небольшая выпуклость на его шее никуда не делась. Всякий раз, касаясь его, Клэр испытывала настоящую муку оттого, что боялась никогда больше не увидеть, как дергается его кадык.
Еще больше ее пугали шрамы, покрывающие его грудью.
Всё внутри нее леденело при виде зловещей татуировки.
Господи, что с ним делали? Что с ним произошло? Откуда эта татуировка? Как он мог позволить, чтобы на его красивой руке оставили эту чудовищную отметину? Знал ли он тех людей, которые напали на них, желая их смерти?
Закончив обтирания и укрыв Эрика теплым одеялом, она усаживалась рядом с ним, сжимая руками его холодную, почти безжизненную руку, и смотрела на безмятежное, такое до боли красивое, но пугающе бледное лицо, ощущая невыносимую боль в груди.
Если прежде ей казалось, что равновесие ее мира удерживает она сама, теперь было очевидно, что ее собственный мир держался на одном Эрике, к которому она не просто привязалась за эти несколько дней.
— Глупенький, ну почему ты сделал это? — задыхаясь молвила Клэр, прижимая его руку к своим губам. — Зачем ты подверг себя такому риску!
Ей было больно, ужасно больно оттого, что он не реагировал даже на ее прикосновения.
— Пожалуйста, — шептала она, закрыв глаза, из-под век которых катились крупные слезы. — Пожалуйста… — молила она его, но он и этого не слышал.
В комнате было темно, но очень душно. Стояла глубокая, тихая ночь. Камин ни на минуту не гасили, чтобы было тепло, но герцогиня следила за тем, чтобы регулярно проветривали помещение, настаивая на том, что больному нужен свежий воздух. Клэр была рада присутствию герцогини, которая заботилась даже о таких мелочах, потому что уже ничего вокруг не замечала, сходя с ума от беспокойства.
У нее туманилось в голове, еще и потому, что вся комната и она сама пропахли запахом лауданума, от которого начинало тошнить. Земля медленно уходила из-под ног. Она знала совершенно точно, что жизнь никогда не будет прежней, если Эрик действительно не проснется.
Поэтому ждала. И отчаянно молилась, глядя на то, как с каждым днем все темнее и гуще становится его щетина.
— Эрик, — позвала она его на рассвете, коснувшись рукой его почти пепельного цвета лица. — Эрик, — звала она человека, которого когда-то не желала видеть. Которого винила за то, что он разрушил ее жизнь. Жизнь, которая не должна была волновать его, но которую он спас, не раздумывая ни секунды. — Эрик…
Он был обязан проснуться! Клэр не собиралась позволять ему спать дольше положенного, но когда он не пришел в себя и на третий день, беспросветное отчаяние и безнадежность завладели ею настолько, что она не могла уже даже пошевелиться. У нее опускались руки. Она до ужаса боялась, что потеряет его, и тогда…
Она не спала всю ночь, пристально следя за его дыханием. Крепко держа его за руку, Клэр сидела возле его кровати, когда в комнату вошел герцог и направился к ней со встревоженным выражением лица.
— Клэр, вы не отдыхали целых три дня. Нормально не ели и не выходили из этой комнаты. Вы скоро свалитесь сами, если так и дальше будете продолжать. Я побуду рядом с ним, а вы выйдите хотя бы на несколько минут в сад, подышите свежим воздухом.
— Я не могу, — едва слышно прошептала она, продолжала смотреть на бледное лицо Эрика, заросшего темной щетиной.
Человек, который украсил весь собор святого Павла ландышами только потому, что она любила их. Который хранил в нагрудном кармане стебелек подаренного ею цветка.
Клэр боялась, что действительно сойдет с ума, с трудом сдерживая слезы. Она не могла оставить его, но герцог взял ее за руку и помог ей встать, а потом развернул и направил к двери.
— Идите, я сразу же пошлю за вами, когда он проснется.
«Когда». Никто не допускал и мысли о том, что Эрик может не проснуться. Клэр буквально задыхалась от благодарности к людям, которых не помнила, но которые с готовностью пришли ей на помощь и позаботились об Эрике. Чувство стыда, перемешанное с чувством вины, давили на нее и ни на мгновение не отпускали. Едва ступая на дрожащих ногах, она побрела по коридорам, спустилась по длинной лестнице, а потом вышла в ошеломляюще красивый сад, вот только ничего не замечала вокруг, ощущая невыносимую усталость.
