— Если с тобой что-нибудь случится, я не стану жить без тебя… — прошептала Валентина. Он нежно поцеловал ее в мокрое лицо и улыбнулся.
— Если так, то ты уедешь во Францию, в мой дом, — сказал он тихо. — Если случится так… так, что я не вернусь, прошу тебя, поступи, как я сказал. Ты должна мне обещать не делать глупостей. Это только и может поддержать меня!
— Хорошо. Я попытаюсь, — сказала она. — Но без тебя у меня не будет сил бороться и продолжать как-то жить…
Она пошла наверх, в свою спальню. Александра была мертва. Единственный ее любимый человек собирался на дуэль, в которой граф застрелит его с закрытыми глазами. Она не поедет без него во Францию. Да, она обещала, но это обещание не могло быть ничем, как просто словом ободрения…
Когда она проснулась наутро, де Шавель уже уехал, не дожидаясь рассвета, видимо, чтобы избежать боли прощания… Его письма белели на столике у ее кровати. В одном из них он завещал свое поместье и денежные средства Валентине и ребенку, который родится после его смерти. Он объявлял о своем желании жениться на ней и считал, что она имеет право на все почести и льготы, положенные вдове инвалида французской армии.
В другом письме, адресованном императору Франции Наполеону, де Шавель просил императора о том, чтобы он оказал Валентине личную протекцию.
Валентине он написал всего несколько строк простыми словами, как человек, никогда ранее не писавший женщинам о любви: «Я люблю тебя всем сердцем. Ты — моя единственная, ты — жизнь моя. Я обязательно вернусь к тебе. Будь храброй, моя родная, молись за меня».
* * *
— Вы поедете сегодня обедать, мадам? — спросила Яна. Иногда баронесса меняла свои намерения в последний момент, что вызывало смену нарядов.
— Нет, пожалуй, — томно сказала баронесса. — Граф собирался сегодня лечь пораньше… Завтра на рассвете у него… гм… назначена встреча.
— Это дуэль, мадам? — робко спросила Яна.
Баронесса взглянула на нее с удивлением.
— Ну да, а откуда ты-то знаешь?
— Да в доме об этом говорят. Ходит слух про какую-то дуэль хозяина. Бог да хранит его!
— Не беспокойся за хозяина — он метко стреляет. А теперь подай мне голубую накидку и ту рубашку, из китайского шелка, помнишь? Тогда поворачивайся скорее!
После этого Яна принесла для баронессы колье, оставшееся от Валентины; граф любил видеть на ней украшения своей ненавистной жены.
Яна поняла, что наутро граф будет драться с полковником — любимым Валентины. И у возлюбленного ее хозяйки нет шансов на победу. Значит, для совершения задуманного Яной оставалась только эта ночь.
В полночь весь дом уже спал. Яна, помолившись Богу, подошла к дверям господской уборной, соединенной со спальней. У входа в кресле спал слуга. Яна тихонечко отворила дверь и пробралась в уборную графа. Везде была разбросана его одежда, на стульях, на полу и на кушетке, но то, что искала Яна, находилось на открытом секретере… В золоченом футляре из темно-голубого бархата лежали пистолеты, и ночной луч скользил лениво по их вороненой стали. Она дотронулась до пистолета и на мгновение остановилась в нерешительности. Это было ее первое в жизни прикосновение к оружию. Она не знала, заряжены ли пистолеты, но, вероятно, они были готовы для завтрашней работы.
В спальню графа вела другая дверь. Яна подошла к ней и легонько нажала на ручку. Послышался тихий щелчок, но спящий у наружных дверей слуга не проснулся. Она вернулась и заклинила ту дверь стулом. Вот так. Это будет надежнее, слуга не сможет прорваться сюда хотя бы несколько минут. Затем Яна прошла в спальню, неся с собой оба пистолета. Граф лежал спокойно, и было слышно его глубокое, здоровое дыхание. Держа пистолеты наперевес, она приблизилась к кровати. Когда глаза ее привыкли к темноте, и ей стала отчетливо видна голова графа, лежащая на смятой подушке, она, держа дула пистолетов в нескольких дюймах от его виска, нажала оба курка.
* * *
Для дуэли граф выбрал пустынный парк на окраине города. На рассвете компания из четырех человек уже разгуливала взад и вперед под плакучими ивами, чтобы согреться. В парке стоял влажный утренний холодок. Полковник де Шавель привез в качестве секундантов двух знакомых из французского посольства. Один из них был старый соратник по прошлым кампаниям, а второй просто был в Варшаве проездом. Оба наперебой уговаривали полковника принести свои извинения графу, чтобы избежать поединка и остаться в живых.
— Стрелять даже с правой руки — безнадежное дело, если дерешься с графом Грюновским! — утверждал Ревельон, и Готье вполне с ним соглашался.
— Стреляться с ним левой рукой всего после двух недель упражнений — это чистое самоубийство! — добавляли они.
— Вы же знаете мои обстоятельства, господа, — отвечал де Шавель. — Вы согласились быть моими секундантами. И я прошу вас прекратить эти разговоры — они оскорбительны для меня! Который час?
— Около пяти. Он опаздывает.
Четвертым человеком, пришедшим к месту дуэли, был врач. Его, в соответствии с обычаем, вызвал сюда граф Грюновский. Он обратился к де Шавелю:
— Вызов был назначен на четверть пятого, сударь. Сейчас уже шестой час утра. В таких делах подобное опоздание считается неприличным! На графа это не похоже.
— У моего противника не так уж много признаков настоящего дворянина, — отвечал де Шавель презрительно. — Уверяю вас, что эта задержка меня не очень расстраивает.
В половине шестого мсье Ревельон принял решение:
— Полковник, похоже, ваш вызов не принят. Граф, кажется, не испытывает желания с вами стреляться. Вы можете отправляться домой. Требования вашей чести вполне удовлетворены!
— Ничто не может удовлетворить меня, кроме дуэли! — поклонился им полковник. — Если граф настолько же трус, насколько подлец, я его вытащу из его собственного дома! Будьте добры проехать со мной туда. Я буду стреляться с ним где угодно!
— Поскольку вы настаиваете, мы вынуждены согласиться. Однако я лично считаю, что это абсолютное безумие! — сказал Готье. Он происходил из авиньонских торговцев, и все эти дуэльные тонкости считал не более чем старомодными и опасными ребячествами.
Когда они подъехали к дому Грюновского, Ревельон пошел стучать в дверь. Его впустили внутрь тотчас. Де Шавель с сумрачным, недовольным Готье оставались в карете. В доме, казалось, вовсю горел свет и чувствовалось какое-то беспокойство. Ревельон вернулся через десять минут и был бледен как мел.
— Вы можете действительно ехать домой, полковник, — сказал он, рухнув на сиденье кареты. — Граф Грюновский не станет драться на дуэли ни с кем, в том числе и с вами… Утром его нашли застреленным в собственной постели! Там, в доме, полно полицейских!
