Вернувшись к туалетному столику, маркиз открыл новую шкатулку. Анжелика не видела его лица, а лишь светловолосую голову, которая, казалось, склонялась все ниже под гнетом воспоминаний.
— Почти голый и продрогший, — прошептал Филипп, — иногда голодный… брошенный на попечение лакеев или служанок, которые меня развращали. Вот какой была моя жизнь здесь, в этом особняке, который в один прекрасный день я должен был унаследовать. Но когда речь заходила о том, чтобы вывести меня в свет, не существовало никаких ограничений. Самые роскошные костюмы, самый мягкий бархат, тончайшие воротники. Долгие часы цирюльник возился с моей шевелюрой. А когда показной спектакль заканчивался, я снова оказывался в своей темной комнате, затерянной в лабиринте коридоров. Я скучал. Никто не позаботился о том, чтобы научить меня читать или писать. Я был счастлив, когда мессир де Кульмер, соблазненный моей красивой мордашкой, взял меня на службу.
— Иногда вы приезжали в Плесси…
— Эти поездки были слишком короткими. Мне надлежало появляться при дворе, ведь продвинуться можно, только всегда оставаясь на виду. Отец, а я был его единственным сыном, и мысли не допускал о том, чтобы оставить меня в глуши, в провинции. Он радовался скорости, с которой я поднимался по придворной лестнице… Я был совершенно невежественен и глуп, зато красив.
— Вот почему вы так и не познали любви, — тихо сказала Анжелика, обращаясь скорее к самой себе.
— Ошибаетесь! Мне кажется, что в этой области мой опыт весьма богат и разнообразен.
— Это нельзя назвать любовью, Филипп.
Анжелика почувствовала, что похолодела от грусти и жалости к этому несчастному человеку, лишенному самого главного в жизни. «Нет ничего страшнее, чем когда умирает сердце!» Кто бросил эту фразу с пренебрежительной печалью избранных? Принц Конде, один из самых знатных вельмож королевства, богатый и осененный славой.
— Неужели вы никогда не любили женщину… Неужели ни разу не испытали этого удивительного чувства?
— Любил… Конечно, я любил свою кормилицу. Но это было давно.
Анжелика не улыбнулась. Она серьезно смотрела на мужа, сложив руки на коленях.
— Это чувство, — прошептала она, — приобщает простого смертного к величию вселенной, дарит ему радости затаенных грез, наполняет жизненной силой, делает вас поистине всемогущим…
— Вы чудесно рассказываете об этом. Нет, клянусь, я никогда не испытывал подобной восторженности… Впрочем, кажется, я понимаю, что вы хотите сказать. Однажды я протянул руку, но мираж рассеялся…
Филипп прикрыл веки, и неожиданно его гладкое лицо с легкой улыбкой на устах приобрело загадочное выражение, какое бывает у каменных надгробных изваяний на саркофагах королей прошлого. Никогда еще муж не казался Анжелике таким далеким, хотя, возможно, именно в ту самую секунду он сделал первый шаг к ней навстречу.
— Это было в Плесси… Мне только что исполнилось шестнадцать, и отец купил мне полк. Мы отправились в провинцию, чтобы набрать людей. И вот на празднике мне представили одну девушку — мою ровесницу, хотя мне, искушенному опытом, она показалась ребенком. Она носила скромное серое платье с голубыми бантиками на корсаже. Я пережил жгучий стыд, когда мне сказали, что это моя кузина. Но когда я взял ее за руку, чтобы повести танцевать, то вдруг почувствовал, что ее ладонь дрожит в моей. И тогда я испытал совершенно новое, чудесное чувство. Прежде дрожал только я, не зная, как противостоять навязчивому желанию перезрелых дам, или слушая колкости молодых придворных кокеток. А тут маленькая девочка наделила меня властью, которой я всегда был лишен. Ее восхищенные взгляды подействовали на меня, как целительный бальзам, как пьянящий ликер, и я чувствовал, что становлюсь мужчиной, что отныне я — не игрушка и не слуга… Но, представляя ее своим товарищам, я, сам не знаю почему, жестоко посмеялся над ней: «Вот, — сказал я, — баронесса Унылого Платья». И она убежала! Я посмотрел на свою пустую ладонь и неожиданно почувствовал страшное разочарование. То же ощущение у меня было, когда пойманная птица, ставшая мне другом, вдруг упорхнула из моих рук. Мне показалось, что все вокруг стало серым. Я хотел разыскать ее, чтобы она перестала сердиться, и вновь увидеть ее изменившийся взгляд. Но я не знал, как взяться за дело, потому что мои искушенные наставницы никогда не объясняли мне, как очаровать юную недоверчивую особу… Я схватил из вазы какой-то фрукт, чтобы угостить кузину, — подумал, это будет хороший предлог… По-моему, яблоко, золотистое с розовым, как и ее личико. Я искал ее в саду весь вечер, но так и не нашел…
«Что случилось бы, если бы мы встретились тогда? — подумала Анжелика. — Мы робко посмотрели бы друг на друга… Он предложил бы мне яблоко. И мы пошли бы в свете луны, держась за руки…»
Двое светловолосых подростков на шелестящих листвой аллеях старого парка, куда порой забредают лани из Ньельского леса… Двое подростков, охваченные несказанным счастьем, тем счастьем, которое можно испытать только в шестнадцать лет, когда хочется умереть на перине из мха, целуясь в тени деревьев… Анжелика никогда бы не узнала о тайне ларца с ядом… Может быть, вся ее жизнь сложилась бы по-другому…
— Вы больше никогда не встречали ту девушку? — со вздохом спросила маркиза.
— Встретил. Через много лет. И понял, что юность дарит нам странные несбыточные иллюзии, особенно когда речь идет о первой любви. Та девушка стала злой, решительной и, в итоге, опаснее всех женщин, вместе взятых.
Филипп вытянул перед собой обе руки, задумчиво разглядывая пальцы.
— Как вы находите кольца? Согласитесь, теперь сочетание кажется мне безупречным.
— Безусловно… Только на мизинце лучше оставить одно кольцо, Филипп, так будет скромнее.
— Вы правы.
Он снял лишние кольца, сложил их в шкатулку и дернул шнурок звонка. Появившемуся слуге маркиз приказал привести юного Кантора.
Когда Кантор вошел в комнату, Анжелика и Филипп молча сидели друг напротив друга. Мальчик шел решительной походкой, нарочито громко позвякивая шпорами на сапогах. Но и сейчас, возвращаясь из манежа, он не расстался со своей неразлучной гитарой.
— Что же, месье, — бодрым голосом обратился к нему Филипп, — вы как будто собрались на войну?
Лицо мальчика, обычно чуть мрачноватое, при этих словах засияло.
— Мессир де Вивонн рассказал вам о наших планах?
— Насколько я вижу, вы с ними согласны.
— О! Месье, сражаться против турок — это замечательно!
— Будьте осторожны. Турки — не ягнята. Вы не сможете очаровать их своими песнями.
— Но я хочу последовать за мессиром де Вивонном не для того, чтобы петь. Я хочу плавать на корабле. Я давно мечтаю об этом. Я хочу уйти в море!
Анжелика вздрогнула и сжала руки. Она вспомнила своего брата Жослена, огонь в его взгляде и снова услышала его страстный шепот: «А я, я ухожу в море».
Значит, пришло время расставаний… Мы сражаемся за своих детей, стараемся укрыть их от невзгод, работаем не покладая рук и все время повторяем себе, что однажды наступит пора, когда мы будем жить вместе с ними, радуясь их присутствию, и что у нас появится наконец время узнать их.
Но когда этот день наступает… дети уже выросли!
И собираются нас покинуть.
Глаза маленького Кантора лучились уверенностью и безмятежностью. Он знал, чего хочет.
«Кантору я больше не нужна, — сказала себе Анжелика. — Я это знаю. Он так похож на меня. А я сама, разве я когда-то нуждалась в матери? Бегала по лугам, черпая жизнь полными пригоршнями. В двенадцать лет я собралась сбежать в Америку, даже не думая о том, чтобы оглянуться назад…»
Филипп положил руку на голову Кантора.
— Мы с вашей матерью подумаем и решим, допустить ли вас до крещения огнем. Мало кто из мальчиков вашего возраста удостаивается чести слышать грохот орудий. Для этого надо быть сильным!
— Я сильный, и я не боюсь.
— Посмотрим, посмотрим. Мы сообщим вам о нашем решении. Мальчик низко поклонился отчиму и гордо удалился, исполненный чувства собственного достоинства.
Маркиз взял из рук Ла Виолетта серую бархатную шляпу и щелчком сбил с нее несколько пылинок.
— Я увижусь с месье де Вивонном, — сказал он, — и постараюсь убедиться, что его намерения по отношению к этому юному созданию чисты. В противном случае…
— В противном случае я предпочла бы знать, что он мертв! — резко выкрикнула Анжелика.
— Не стоит вести себя, как мать времен античности. Это не к лицу тому миру, в котором мы живем. Лично я думаю, что Вивонн — эстет, который увлекся маленьким артистом, как сладкоголосым соловьем, и он позаботится о мальчике. Для ребенка это отличное место. К тому же его должность не будет стоить вам ни единого су. Так что возьмите себя в руки и порадуйтесь подвернувшемуся случаю.
