– Могу не знать о чем? – ровным голосом спросил Филипп.
Мистер Темплком взял графин с бренди и снова наполнил оба стакана. Сделав укрепляющий глоток, он произнес:
– Не стоит ходить вокруг да около. Речь о Торкиле. Люди начинают болтать, Филипп.
– О чем болтать? – Филипп говорил все так же ровно, но голос его посуровел, и взгляд стал беспокойно искательным.
– Ну, что он какой-то чертовски странный. Во-первых, непонятно, почему Минерва держит его при себе. Трудно ожидать, что люди поверят разговорам о его нездоровье, когда они видят, как он носится по округе во весь опор на своем бешеном кауром коне. Я и сам не верю! Да и ты достаточно ясно намекнул мне в свое время, что мне не следует допускать, чтобы он вился вокруг Долли, разве нет?
– Да, но чрезвычайно неохотно! Я не мог позволить… Но я мог бы не тратить сил: Минерва сама была против этой женитьбы, что подтвердило мои подозрения. При обычных обстоятельствах это был бы вполне желательный брак, но в том-то и дело, что обстоятельства необычны. У твоей сестры слишком много родственников, и ваш дом слишком близко от Стейплвуда. Кстати, она не сильно убивалась по Торкилу?
– Боже, конечно нет! Не скажу, что она вовсе не была им увлечена – он ведь чертовски симпатичный молодой человек, разве нет? – но едва на горизонте появился Амсбери, она влюбилась по уши и больше не вспоминала о Торкиле. Он был здорово задет?
– Да нет, не думаю. Но пойми меня, Гарни, это не предмет для разговора! Это все только предположения – я не могу ничего доказать!
– Все же хорошо, что ты меня предупредил, – сказал мистер Темплком, качая головой. – А то мои косточки перемывались бы по всей Англии, разве нет?
– Да ничего б они не перемывались! – произнес Филипп с досадой. – Прости меня, Гарни, но я действительно в те дни, приезжая в Стейплвуд, изводился страхами, которые не мог обосновать, а следовательно, и высказать вслух. Чем меньше я болтаю, тем лучше, Гарни! Тебе придется смириться со мной. – И добавил, вдруг улыбнувшись: – Это будет не так трудно – ты делал это много раз за последнюю дюжину лет!
– Да поболе, пожалуй! Лет двадцать по меньшей мере! – парировал мистер Темплком. – Тебе же скоро тридцать, правда? Я знаю, что тридцать: у нас с тобой разница всего два месяца. Значит, больше двадцати, клянусь Юпитером! Тебе ведь было восемь лет, когда ты поселился у дядюшки, не так ли?
– Да, но тебе не приходилось смиряться со мной в те времена! – возмутился Филипп.
– Да, в самом деле? Я разве бывал когда-нибудь первым в классе? А разве я обладал естественными дворянскими правами? Разве я…
– Нет, Гарни, нет. Честность обязывает меня признать, что ты не «разве»! А славные были денечки, правда?
– Зависит от точки зрения на них, – язвительно ответил мистер Темплком. – Не будучи столь сильным, как ты, я, как правило, глядел на них снизу вверх!
Он взболтал виски, крутнув стакан, поставил стакан на столик и сказал совершенно другим голосом:
– А у себя в мансарде Торкил такой же странный?
– Так люди говорят?
– Люди шепчутся. Это я говорю.
– Могу дать лишь один ответ: не знаю.
– Но ты подозреваешь, разве нет?
– Подозреваю я уже много лет. Сначала это была мысль, промелькнувшая и пропавшая. Он был болезненным ребенком, и естественно было предположить, что его телесные хвори сказываются и на его нервах. Я вспоминаю судорожные припадки, случавшиеся с ним в раннем детстве. Если где-то в округе появлялась какая-нибудь инфекция, он ее обязательно подхватывал. Он страдал также сильными головными болями, так что все с ним возились и нянчились, пока он вконец не испортился. Стоило кому-нибудь сказать ему слово поперек, он впадал в неуправляемую ярость. Единственный человек, который справлялся с ним, – это Минерва. Она установила над ним непререкаемую власть: он боялся ее и боится до сих пор.
– Что ж, это меня не удивляет, – с чувством заметил мистер Темплком. – Я тоже ее боюсь! Эта женщина внушает мне ужас!
– О да! Во всяком случае, она внушает ужас Торкилу. По мере того как он рос, здоровье его укреплялось, – я думаю, благодаря Делаболю. Но в школу его решили не посылать. Надеялись, что по мере возмужания его здоровье поправится. И физически, я думаю, он здоров. А вот умственно – полагаю, ему даже стало хуже. Последнее время я замечаю в нем тревожную перемену. Но это не для распространения, Гарни!
– Ну конечно, от меня только и жди, что я брошусь кругом трепаться! – оскорбился мистер Темплком.
– Да нет же, но… Мне бы попридержать язык… если я не прав, если Торкил не безумен – что за подлость с моей стороны даже намекать на такое!
Мистер Темплком кивнул.
– О да, тут можно и под суд угодить за клевету, оскорбление личности и тому подобное. Так какую же тревожную перемену ты заметил? Когда я в последний раз его видел, он казался в полном порядке.
– За исключением некоторых периодов, он действительно в полном порядке. Но он становится все более подозрительным, в каждом видит врага, и особенно во мне!
– О Боже, неужели? Он ведь ходил за тобой как привязанный! Он еще страшно нам надоедал, помнишь?
Филипп улыбнулся:
– Да, было дело. Впрочем, вполне естественно, что он ходил за мной: с одной стороны, он был одинокий маленький бедолага, с другой – я был на десять лет старше, герой в его глазах. Это продолжалось, конечно, недолго, но год или два он меня очень любил. В периоды просветления он и сейчас меня любит, но он убежден, что я его главный враг и, мол, буду счастлив видеть его в могиле.
Мистер Темплком вдруг выпрямился в кресле:
– Вот что я скажу тебе, Филипп! Это Минерва вбила парню в голову такие мысли! Ревнует к твоему влиянию на него!
– Я тоже думаю, что это плоды ее влияния, но по другой причине. Она боится, что, если я буду проводить с ним много времени, я узнаю правду – если это правда. Но такая мысль не укоренилась бы в здравом уме! Зато она может возникнуть в больном. Я слышал от знающих людей, что мания преследования, всеохватная подозрительность, внезапная ненависть к самым близким и дорогим людям есть наиболее известные симптомы безумия.
– Но… Боже правый, а твой дядя знает об этом?
Филипп некоторое время молчал, мрачно хмурясь.
– Я не знаю, – наконец произнес он. – Минерва приняла меры, чтобы они с Торкилом жили в противоположных концах дома, и дядя редко выходит из своих апартаментов, разве что к обеду. Иногда мне кажется, что он ничего не знает, но я тебе уже говорил: он предпочитает уклоняться от неприятностей.
– Не мое, конечно, это дело, – откашлявшись, произнес мистер Темплком, – но не следует ли тебе рассказать ему, друг мой?
