– Не мое, конечно, это дело, – откашлявшись, произнес мистер Темплком, – но не следует ли тебе рассказать ему, друг мой?
– Нет. О Господи, нет! О чем я могу ему рассказать, кроме своих домыслов? Если он и впрямь обо всем догадывается и закрывает на это глаза, Бог ему судья, и не мне заставлять его взглянуть страшной правде в глаза. Если же он в неведении, то дай ему Бог пребывать в нем подольше. Он слишком стар и изнурен заботами, чтобы выдержать такой удар. Я не хочу отравить его последние дни. Все его надежды связаны с Торкилом: это его сын, наследник всего, чем он владеет!
– Вот бы не подумал, что сэр Тимоти радеет о наследстве больше, чем леди Брум!
– О, у нее это мания! – с досадой возразил Филипп. – Но и сэр Тимоти очень озабочен своим наследием, можешь мне поверить! Я очень надеюсь, что Провидению будет угодно забрать его до того, как настанет срок конфирмации Торкила!
– Вот даже как! – изумленно воскликнул мистер Темплком.
– Боюсь, что да. Торкил становится просто опасным, – отрывисто произнес Филипп. – Если я не ошибаюсь, он основательно искалечил своего камердинера – той ночью, когда была гроза. Я видел Баджера на следующее утро в ужасном состоянии, всего в синяках, уверяю тебя, и всячески уклонявшегося от каких-либо расспросов. Делаболь наплел мне, что у Баджера скверный характер и что он подрался с кем-то из слуг, забыв, что я знаю Баджера много лет!
– Да, но… Послушай! Если Торкил так опасен, почему Баджер его выгораживает?
– Баджер ему очень предан. Несомненно также, что и Минерва делает все, чтобы Баджер счел за лучшее потерпеть – и держать язык за зубами!
Мистер Темплком, нахмурив лоб, обдумал сказанное и перевел речь в другое русло:
– Все это прекрасно, но как же остальные? Что, никто в доме ни о чем не догадывается?
– Не знаю, но думаю, что пока нет. Уолли на жалованье у Минервы; Пеннимор и Тенби могут подозревать, но они глубоко преданы дядюшке и ни за какие сокровища не станут его огорчать. А лакеи и горничные, скорей всего, считают странности Торкила в порядке вещей. Они знают, что мальчик подвержен мигреням, и привыкли, что их держат подальше от его комнаты, когда у него случаются приступы. Вправду ли он до сих пор подвержен мигреням, я не знаю, но сильно сомневаюсь. Зато такое объяснение дает Делаболю удобный повод накачивать его лекарствами, а поскольку Торкил, похоже, не помнит, что происходит с ним во время приступа, то его нетрудно убедить в том, что он лежал пластом с мигренью. Но если припадки мании преследования будут учащаться, что весьма вероятно, то станет затруднительно и далее скрывать от слуг, что ум его расстроен. Невозможно будет и предоставлять ему такую же свободу, как сейчас.
– Бедный чертенок! – сказал мистер Темпл-ком. – Неудивительно, что за ним непрерывно шпионят.
– Я выразился бы иначе. Минерва не стала бы настаивать, чтобы Уолли неизменно сопровождал Торкила в верховых поездках, не имей она к этому веских оснований. Она далеко не глупа! Торкилу никогда не разрешается выезжать за ворота без сопровождения Уолли!
– Тем не менее, он выезжает, – сухо заметил мистер Темплком. – Во всяком случае, мне точно известно об одном его выезде, и я не вижу, почему их не могло быть больше.
– Когда это случилось?
– Примерно шесть месяцев назад. Я услышал об этом от своих людей. Правда, ни я, ни кто другой не придали этому случаю большого значения, разве что Торкил всем показался особенно буйным. Он ввалился в деревенскую таверну «Красный лев» поздно вечером, хвастался, что задал им всем в Стейплвуде перцу, и требовал бренди. Кэднем – хозяин таверны, ты знаешь, – решил, что Торкил пьян, но, когда он попытался отделаться от него стаканом портвейна, тот пришел в бешенство и запустил этот стакан ему в голову. Как мне рассказывали, Торкил готов был стереть Кэднема в порошок. Я узнал об этом из третьих рук и, возможно, в искаженном виде. Но будто бы двое парней удерживали его с трудом. Однако вскоре появился Делаболь, и Торкил мгновенно утих и, кстати, выглядел при этом чертовски испуганным. Ну, вашего доктора не очень-то любят в деревне, и, когда он увел Торкила, все, кто находился в таверне, изрядно посмеялись, говоря, что так миледи и надо, раз она держит парнишку на коротком поводке, и что ей некого винить, кроме себя, в том, что за ним теперь требуется неотступный пригляд. И насколько я понял, никто не вспоминал больше об этом происшествии, пока на следующий вечер в «Красный лев» не заявился Баджер и не начал объяснять всем, что к чему. Он долго плел, что Торкил поссорился с матерью и она отправила его в постель и т.д. и т.п. Если бы у него хватило ума-разума держать язык за зубами, я убежден, все было бы через неделю забыто. Но коль скоро Баджер так рьяно убеждал Кэднема, что Торкил повредил шею, и умолял забыть о случившемся, дабы слухи не дошли до ушей миледи, Кэднем и пара посетителей, находившихся в зале, почувствовали, что дело неладно, – и ты же сам знаешь, Филипп, как быстро разлетаются сплетни в таких местечках!
– О Боже, вот баранья башка! Чертов услужливый дурак! – с горечью воскликнул Филипп.
– Да, но никто не отрицает, что у Торкила и в самом деле не была повреждена шея, – сказал мистер Темплком. – И если бы не постоянное пребывание доктора в Стейплвуде, скандальных слухов было бы куда меньше! Леди Брум утверждает, что присутствие доктора необходимо в связи с болезнью сэра Тимоти, но здесь концы не сходятся с концами! Все знают, что доктор появился в Стейплвуде, когда Торкил подхватил оспу и чуть не испустил дух, а это было задолго до болезни сэра Тимоти! Ну и над чайными чашками порхает слушок – ты, наверное, сам знаешь какой!
– Догадываюсь. Что Делаболь – любовник Минервы? Не думаю, что это правда, но этой сплетни следовало ожидать, – равнодушно заметил Филипп.
– Верно, – согласился мистер Темплком. – Но все дело в том, что миледи, мягко говоря, не внушает людям добрых чувств, дорогой мой! И еще одно обстоятельство, вызывающее недоумение в округе, – и для меня это тоже загадка! – какого дьявола она привезла мисс Молверн в Стейплвуд.
Не получив ответа, он продолжил, пронизывая Филиппа взглядом:
– Она очень славная девушка, не так ли?
– Очень, – согласился Филипп.
– И собой весьма хороша!
– Да.
– Ну и ладно, – обиженно сказал мистер Темплком. – Если ты боишься признаться, что по уши влюблен в нее, так тому и быть! Я, может, звезд с неба и не хватаю, но глаза у меня на месте, и я вижу, откуда ветер дует!
Задув свечу, Кейт долго лежала без сна, пытаясь по возможности хладнокровно обдумать свое положение. Весь вечер она только о том и мечтала, чтобы поскорее оказаться в своей комнате. Однако теперь, когда ее мечта сбылась, она вдруг обнаружила, что не в состоянии сосредоточиться. Она хотела обдумать предложение Филиппа беспристрастно, взвешивая как возможные преимущества этого замужества, так и несомненные недостатки, но никак не могла направить мысли в нужное русло. Они блуждали в глупых и милых воспоминаниях: как он на нее посмотрел, когда впервые увидел ее, как улыбка преобразила его лицо, что он ей сказал в цветнике, что он ей сказал в кустарнике, что он сказал ей на прощанье и как при этом выглядел. На ее беду, образ Филиппа, раз возникнув перед ее мысленным взором, уже не мог стереться, что никак не способствовало беспристрастным размышлениям. Она пришла к выводу, что слишком устала, чтобы рассуждать разумно, и решила постараться заснуть. Проворочавшись полчаса в постели, Кейт сказала себе, что ей мешает уснуть лунный свет, и поднялась, чтобы закрыть ставни на распахнутых окнах. Каждый вечер Эллен, глубоко убежденная в губительности ночного воздуха, закрывала окна и ставни; каждый вечер, как только Эллен уходила, Кейт вскакивала, распахивала окна и убирала ставни; и каждое утро Эллен, которая была не в состоянии представить, что ее молодая хозяйка привыкла к этому за годы, проведенные в Испании, негодовала и пророчила всевозможные болезни, которые неизбежно проникают в спальню вместе с вредоносным ночным воздухом. Отчаявшись убедить Эллен, что она не может спать в духоте, Кейт стала открывать окна лишь после того, как Эллен тщательно задернет занавеси около кровати и удалится в свою крошечную, лишенную воздуха спальню.
