— Кровь и женщины — вот твоя собственная, персональная камера ужасов, не так ли?
Он не ответил, но она видела, как он стиснул зубы.
— Должно быть, я разбудила в тебе то, что уже было похоронено в твоей душе. — Она немного помедлила, не желая верить, что он мог убить свою любовницу. Но если он был пьян и если его предали, если женщина провоцировала его — могло случиться что угодно. — Тебе вспомнилась Гарриет Суиннертон?
Он резко втянул в себя воздух.
— Да. Но не потому, что я убил ее. После того как Руперт вернулся и якобы услышал, как она, умирая, назвала меня убийцей, он вместе с несколькими своими подчиненными вытащил меня из постели и приволок на место преступления. Он выкрикивал оскорбления в мой адрес, а я вынужден был смотреть на нее, лежащую в луже крови.
Эта картина преследовала его до сих пор. Кири с трудом удержалась, чтобы не обнять его.
— Возможно, это и не было великой любовью, но я ее по-своему любил, — сказал он. — Гарри могла быть требовательной, но она была также забавной и щедрой. Мне нравилось доставлять ей удовольствие. А вместо этого я принес ей гибель.
Кири нахмурилась, представив себе эту сцену.
— Что, если ее убил не муж? Если он искренне верил, что убийца — ты?
Маккензи покачал головой:
— Нет, убийцей был Суиннертон. Возможно, его желание заставить меня смотреть на ее труп было своего рода местью, извращенным способом самоутверждения.
— Могу себе представить. Тебе тяжело было узнать, что она убита, но увидеть своими глазами ее труп еще ужаснее.
— Я обречен уничтожать женщин, — сказал он. Было в его голосе что-то такое, что заставило ее забыть о своем решении не прикасаться к нему, и она положила свою руку на его.
— Ты думаешь сейчас о другой умершей женщине, не так ли? — спросила она, неожиданно поняв что-то. — О твоей матери?
Он отшатнулся от Кири.
— Как ты, черт возьми, об этом узнала? — сердито спросил он. — Может, ты колдунья?
— Конечно, нет, — спокойно ответила она. — Я всего лишь женщина, которая тебя любит. Поэтому я очень пристально наблюдаю за тобой.
Он круто повернулся и посмотрел на нее.
— Ты любишь меня? И ты полагаешь, что от этого мне станет лучше?
Она печально улыбнулась:
— От этого тебе не станет ни лучше, ни хуже. Это просто существует.
Она взяла его за руку и усадила рядом с собой на краешек кровати.
— Скажи мне, Деймиен, ведь ты был ребенком, когда умерла твоя мать. Как же ты можешь нести ответственность за ее смерть?
— Антуанетта Маккензи была прирожденной актрисой. Умной, красивой, честолюбивой. Иногда она бывала ласкова со мной, называла своим красивым маленьким мальчиком, но иногда видеть меня не могла. Я научился определять ее настроение и, когда это требовалось, не показывался ей на глаза.
— Антуанетта Маккензи — ее настоящее имя?
— Думаю, это был сценический псевдоним, ее настоящего имени я никогда не знал. — Он совершенно бессознательно сжал руку Кири. — Она хотела быть леди и решила, что благодаря связи с лордом Мастерсоном сможет добиться этой цели. У его жены было хрупкое здоровье. Очевидно, По этой причине его светлость завел любовницу, не желая обременять жену исполнением супружеских обязанностей.
Когда он замолчал. Кири спросила:
— Твоя мать надеялась, что он женится на ней, когда овдовеет?
— Она была уверена в этом. По дороге на север, в Йоркшир, мы остановились в одной гостинице в Грантейне, и там мать прочла в газете сообщение о смерти леди Мастерсон. Она пришла в страшное возбуждение и отправила ему письмо, в котором, наверное, самым бесстыдным образом написала, как она рада, что теперь наконец они будут вместе. Он ответил немедленно, написав, что никогда не женится на ней, хотя, естественно, готов выполнять свои обязанности перед ребенком.
Маккензи так сильно стиснул руку Кири, что она поморщилась.
— Она была всегда склонна к вспышкам раздражительности. Но на этот раз она превзошла себя. Она кричала, что родила меня потому, что думала: если будет ребенок, лорд Мастерсон женится на ней. И вот — увы! Все напрасно…
— Ах, Деймиен, — прошептала Кири, не в состоянии представить себе, как мать могла сказать такое своему ребенку. — Она не хотела говорить этого. Она была просто не в себе.
— Может быть, и так, но она хотела причинить боль и мне. Иногда ей доставляло удовольствие поиграть со мной, но чаще всего она оставляла меня со своей служанкой, которая стала моей нянюшкой. В тот злополучный день, — продолжал Мак, прерывисто дыша, — она заявила, что его чертова светлость кое о чем пожалеет: сначала она убьет меня, а потом себя.
Трудно было поверить тому, что сказал Маккензи, но и не поверить было нельзя. Кири посмотрела на него. Он уже был без галстука, и она, осторожно расстегнув его сорочку, распахнула ее. Чуть выше ключицы виднелся неровный шрам.
— Я кричал и вырывался, поэтому рана получилась неглубокой, — пояснил он, — хотя крови было много. Видимо, она решила, что со мной покончено, и хорошо поставленным голосом Джульетты, решившейся на самоубийство, воскликнула: «Еще пожалеет его грязная светлость!» — и вонзила кинжал в свое сердце.
— А ты был рядом и все это видел? — Она с трудом сдержала слезы, понимая: боль, которую она сейчас испытывает — лишь бледная тень той боли, с которой он прожил большую часть своей жизни.
Он кивнул.
— Когда она вонзила кинжал, на ее лице появилось странное выражение, казалось, она не ожидала, что боль и кровь будут настоящими. Будучи актрисой, она не всегда видела разницу между сценой и реальностью. Несколько раз она лихорадочно глотнула воздух, потом опустилась на пол и… истекла кровью.
И оставила сына с неизгладимым воспоминанием о матери, умирающей в луже крови! Будь проклята эта женщина, подумала Кири, умудрившись довольно спокойно сказать:.
— Она, должно быть, была сумасшедшая.
— Немного, — вздохнув, сказал он. — Мне посчастливилось унаследовать достаточно мастерсоновского здравомыслия, чтобы не попасть в сумасшедший дом. Теперь ты понимаешь, почему Уилл стал для меня самым важным человеком в мире.
— Он воплощал для тебя стабильность, любовь, он признавал в тебе человека, — сказала Кири, подумав, что нужно получше узнать лорда Мастерсона. Она встречала его — он был одним из ближайших друзей Эштона, — но не была с ним близко знакома. Мастерсон был крупным, спокойным мужчиной, внешне очень похожим на Маккензи, но более уравновешенным.
— Если бы не Уилл, я стал бы подмастерьем у какого-нибудь ремесленника или гнул спину в работном доме. Меня очень расстроило, когда он пошел в армию, — пожертвовать можно было мной, но не Уиллом.
