— Играю.
— Зачем? Для чего усложнять себе жизнь? Разве жизнь требует от тебя ломать голову над тем, какую фигуру куда переставить? Нет. Ты сама добровольно идешь на эти трудности для собственного удовольствия. В твоей натуре заложено не только стремление избежать трудностей, но и поиск их для себя. Этим отличается природа человека от животного. Счастье, кухасю, это ответ, какой дает наша жизнь на наши внутренние пожелания. Если мы умеем эти пожелания осуществлять на практике, мы счастливы. И тем больше мы счастливы, чем больше трудностей мы сможем преодолеть. Не случайно все люди придают некоторый пренебрежительный оттенок определению «легкий». Легкую победу игнорируют, а почему? Потому что счастье не основывается на легкости, а скорее наоборот, оно достигается ценою больших трудностей, даже страданий.
— Однако, — заметила Буба, — столько умных людей борются за упрощение, за облегчение жизни. Они ведь не делают этого бессмысленно.
Пан Костанецкий медленно вынул портсигар и, с минуту подумав, начал:
— Ну, тогда подойдем с другого конца. Представь себе, что в Европу приехал какой-то негритянский царек. Он присмотрелся к нашей жизни и нашим обычаям, а потом получил право на проведение реформ и усовершенствований. Предположим, что он был человеком самой доброй воли, движимым самыми гуманными чувствами. Что бы он сделал? Он ведь не мог бы смотреть на наши мучения. Увидел бы, например, человека, идущего в зной в костюме, и приказал бы ему раздеться на улице. Увидел бы голодного, который ждет, пока все сядут за стол, чтобы начать есть, и приказал бы ему тут же наброситься на еду. Следующей реформой был бы запрет вредить здоровью посредством воздержания неизвестно зачем своих физиологических функций. Зачем искать места, обозначенные двумя нулями, пусть каждый облегчится там, где стоит. И вот уже на улице встречается переход, где все решается на месте, а потом люди идут дальше. Затем будут упразднены браки, связанные с хлопотами, требующими преодоления трудностей. Ты думаешь, что такой царек, кухасю, осчастливил бы нас своими реформами? Я думаю, что это вызвало бы бунт, были бы организованы революционные демонстрации с транспарантами «Мы не хотим легкой жизни!» Видишь, туземный царек не смог понять, что наше счастье культурного человека не основывается на том, на чем основано его счастье. И те мудрые люди, которые стремятся к такой реформации обычаев, о какой ты говорила, тоже вовсе не злые или вероломные. Наоборот. Они провозглашают свои взгляды из лучших побуждений, но они ошибаются, измеряя наше счастье своим счастьем.
Пан Костанецкий встал и погладил Бубу по голове:
— Вот так, кухасю, а что касается той твоей бедной девушки, то ты поступила глупо. Однако я не вижу ничего порочного в том, если ты будешь заботиться о ней и дальше. Для меня важно лишь одно: чтобы ты заботилась о ней для нее, а не для себя.
— Как это, папочка?
— А так. Что для тебя важно: облегчить ее долю или рисоваться этой опекой?
— Папа! — покраснела Буба.
— Вот видишь. Поэтому обещаю тебе, что ею займется моя секретарша пани Серпутовская, женщина в возрасте и весьма почтенная. Позвони мне завтра на фабрику, чтобы напомнить и передать адрес. Твоя подопечная будет всем обеспечена, можешь быть спокойна. А сейчас поцелуй меня, кухасю, только не очень сильно, потому что я не брит.
— Спасибо, папочка, — обняла его Буба.
Она чувствовала себя весь вечер озадаченной, и ей было не по себе. К счастью, все были заняты отъездом Рыся, и никто на нее не обращал внимания. Несмотря на это, она спокойно вздохнула лишь тогда, когда оказалась одна в своей комнате и взялась за чтение Фрейда. Она решила читать систематически и не пропускать ни одного непонятного места. Однако уже через две страницы это ей ужасно надоело. Поиски в толстом и тяжелом немецком словаре утомляли руки и глаза. Кроме того, ничего здесь не было интересного. Она просмотрела оглавление и начала двух или трех глав с более привлекательными заголовками. При этом она обнаружила подчеркнутые места. На некоторых страницах виднелись записи.
С изумлением она заметила, что все подчеркнутые места и дописки касаются одного и того же вопроса. Насколько она могла понять, говорилось здесь об импотенции в результате какого-нибудь комплекса, в частности о том, если мужчина с таким комплексом влюбится в какую-нибудь женщину, то по отношению к ней он импотент, так как в подсознании был влюблен когда-то в собственную мать и чувствовал к ней влечение (что за мерзость!), а потом, подрастая, узнал, что это нельзя, и наступило какое-то торможение. Вот так невезение!
Вдруг Бубу осенила мысль: книжка принадлежит Дзевановскому! Неужели это он сделал здесь пометки и записи? Хотя… неверное, он.
Все вдруг показалось Бубе невероятно смешным. И прежде всего Дзевановский, который, значит, импотент и, влюбившись в пани Щедронь, не может быть с ней вообще! Вот это история! Таким образом, он и любовник ее и нет!
— А впрочем, на это не похоже, — задумалась она. — Кто бы мог подумать?
Возбужденная и развеселившаяся своим открытием, Буба решила на следующий же день побежать к Каське Дангловой, чтобы детально изложить ей всю ситуацию. Это же сенсация! Каська, конечно, не поверит, если она не покажет ей вещественного доказательства в форме этой книги.
Поэтому, уходя на работу, Буба прихватила книгу с собой. К сожалению, узнала, что Каськи в Варшаве нет. Она уехала на три дня к мужу в деревню. И Буба ломала голову над тем, с кем бы поделиться своим открытием, когда услышала над головой голос пани Лещевой.
— Как там, Бубуся, ведомость готова?
— Сейчас заканчиваю… Но… вы не представляете себе, что я узнала и каким образом!
— Что же такое?
— Я могла бы быть детективом. Говорю вам, сенсация! Но здесь не могу…
— Хорошо, — усмехнулась пани Анна, — заканчивайте ведомость и приносите мне.
Буба принялась за работу с рекордным темпом и думала: «Какая она милая, эта пани Анна! Если бы я была мужчиной, то наверняка влюбилась бы в нее сразу».
Здесь Буба вспомнила Таньского и почувствовала легкое волнение: надо быть слепым, чтобы не влюбиться в пани Анну. Правда, до сего времени он обращал на нее внимания не больше, чем на кого-нибудь другого, но, может быть, это потому, что пани Анна не позволяет никому из мужчин идти на какое-нибудь сближение. У нее ведь муж и дочурка, и она их очень любит. Но все-таки, если бы она заметила Таньского… Во всяком случае она достаточно интеллигентна, чтобы не переходить дорогу младшей сотруднице, и, если Буба скажет: «Пани Анна, я немного интересуюсь паном Таньским», — пани Анна, наверное, и пальцем не пошевелит, чтобы ему понравиться. А впрочем, если он такой, то вообще не стоит того, чтобы им заниматься. Эти размышления не мешали Бубе корректировать ведомость, в которой пришлось сделать несколько поправок. Минут через пятнадцать она была уже готова и постучала в отдел пани Анны. Буба была так увлечена своим открытием, что даже особенно не переживала по поводу замечаний шефа. Только Бог не ошибается.
